Дух соперничества, желание жить лучше, конечно же, присутствовали в каждом нормальном человеке, и это естественно. Но каждый реализовал себя, как мог. С той лишь разницей, что одни это делали, как и сейчас, не в ущерб окружающим, другие, наоборот, – за их счет.

Жизнь, несмотря на все трудности и невзгоды, одаривала меня встречами с такими беспорочными, чистыми, я даже скажу, кристально чистыми людьми, совесть и поведение которых не нуждались ни в какой корректировке законами. Расскажу об одной из многих таких встреч.

Во второй половине 50-х годов прошлого столетия мне пришлось работать заместителем заведующего отделом культуры по эксплуатации киносети Верх-Кетского райисполкома. Район этот – целое государство. Протяженность его вдоль реки Кеть, которая соединяет Обь с Енисеем через канал, прорытый еще белыми в годы гражданской войны, – 900 километров. Места глухие. Лесотундра. Летом можно добраться до киноустановок в основном только по воде. Расстояние между поселками – 100–150, а то и более 200 километров.

Сейчас там уже проложили железную дорогу. Добывают в тех краях нефть и газ. В те же времена я передвигался летом исключительно на моторных лодках или на самолете ПО-2, который был придан исполкому. А в стылую пору по зимнику, на лошадях. Так вот. Километрах в 150-ти от Максимкиного Яра – районного центра на берегу одного из притоков Кети – располагалась фактория, а при ней несколько домов для эвенков. Здесь раньше отбывал ссылку Яков Михайлович Свердлов, и партийное руководство организовало в домике, где он проживал, музей. Естественно, в музей ходить было некому. Стоял тот домик почти беспризорным, и от ветхости, под напором снега, у него провалилась крыша. Событие это дошло до Томска, и секретарь обкома партии по идеологии дал срочный приказ: отремонтировать крышу.

Случилось это в самые жуткие холода, и меня командировали организовать ремонт злополучной крыши. Зимник шел сквозь тайгу. Меж полозьями саней тянулась хорошо утоптанная копытами коней колея. И я решил одолеть эти 150 км… на мотоцикле. В райотделе культуры был приличный мотоцикл ИЖ-49, к которому меня тянуло как магнитом. О том, как я пробился к месту моего назначения и не замерз в пути, можно бы написать отдельный рассказ. Но суть не в этом: как бы то ни было, а я все ж таки добрался до музея.

Сторож растопил печь, и я остался ночевать среди многочисленных подлинников переписки политических ссыльных, которые стали потом руководителями Советского государства. Много здесь оказалось интересного. Яков Михайлович был среди ссыльных Сибири вроде начальника штаба. Он сообщал Ленину, как и чем занимаются его соратники, как выполняют партийные поручения. Два подколотых друг к другу письма привлекли мое внимание, и я по памяти хочу процитировать их любопытное содержание.

Свердлов пишет Ленину и «стучит» вождю на Дзержинского: «Владимир Ильич, Камо опять увлекся женщиной и не выполнил партийного задания». На что Ленин отвечает: «Яков Михайлович! Вы же знаете, что самый большой интерес у человека – интерес к другому человеку. Ну пройдет у него все это, и он снова займется партийными делами».

Где-то за полночь раздался настойчивый стук в окошко. «Начальник, можно говорить с тобой?» – расслышал я сквозь стекло голос эвенка в кухлянке. Я запустил ночного гостя в дом. С ним был мальчик лет двенадцати, как выяснилось, сынишка.

– Начальник, деньги есть? – без предисловий начал разговор посетитель.

Я внутренне собрался, но ответил, что есть немного командировочных.

– Ты нам дай их, а мы тебе мясо принесли. – С этими словами эвенк взял из рук сына увесистую котомку с вяленой олениной и вручил ее мне. – Завтра или послезавтра вернем, – показывая на мои скудные командировочные, пояснил он.

Из дальнейшего разговора я понял, что несколько упряжек с эвенками только что приехали из тундры на факторию, где должны были получить деньги, необходимые товары и запастись «огненной водой». Но ответственного за товары, который должен был выдать им все это, на месте не оказалось – уехал в соседнее стойбище. А выпить страсть как хотелось! И хотя фактория – склад товаров – находилась на берегу реки открытая и охраняемая весьма условно, эвенки не стали уговаривать старика – сторожа, а, узнав, что в поселке есть «начальник с района», решили занять у него денег.

Как же я был удивлен, когда через день, уже в сумерках, ко мне снова вернулся ночной гость. Энесай, так его звали, принес деньги и стал настойчиво звать меня в гости. Напрасно я отказывался, ссылаясь на простуду и температуру, – мой новый знакомый был неумолим. Пришлось соглашаться.

Три семьи эвенков расположились близ поселка в чумах, несмотря на то, что для них были построены добротные домики. Встречать меня собралось все стойбище. Семья Энесая: жена, мать и двое подростков с почестями усадили меня среди эвенков. И пир начался. Принесли огромный таз мяса, сухарики и что-то похожее на казахские баурсаки – комки теста, обжаренные в жире. Водку пили осторожно, но что меня удивило – пили все: и мать Энесая, и его жена, и даже дети.