Сердце обмякло, но продолжало волнообразно сокращаться.

– Вот в таком режиме и должно работать сердце здорового человека, – пояснил ассистент. – Теперь Иса Коноевич будет зашивать разрез…

Между тем хирург уже прикрыл рану пластырем. Но не прошло и минуты, и на его поверхности снова образовалась ранка, но теперь уже с другой стороны.

– Ослабли сердечные мышцы, – с тревогой констатировал мой консультант. – Такое бывает. При пороке сердце работает в усиленном режиме. Поэтому волокна сердечной мышцы быстрей изнашиваются. Так что берегите сердце, не перегружайте его лишней работой, – прибавил он.

Мышцы разошлись ещё и в других местах. На них также накладывали заплаты. Как на валенки… Отличие заключалось лишь в том, что их не пришивали нитками или дратвой, а ставили на специальный клей.

Наконец Иса Коноевич поднял голову от операционного стола и взглянул наверх. Его место занял ассистент.

– Теперь он будет зашивать грудную клетку, а профессор пошёл к себе, – пояснил мой консультант.

Я поблагодарил его и направился в кабинет Ахунбаева.

Профессор сидел за небольшим Т-образным столом. Его большие сильные руки в желтоватых пятнах от постоянной дезинфекции устало лежали на столе. У меня подкатил комок к горлу: так его руки напомнили мне такие же большие руки моего отца.

– Ты ничего не заметил? – после небольшой паузы спросил профессор.

– В каком смысле? – не понял я вопрос.

– У меня же отказал аппарат «искусственное сердце». Больную еле спасли.

– Нет, я этого не заметил.

– Понятно, ты же не врач. А твой консультант ничего не сказал?

– Нет.

– Вот так мы и работаем, – с горечью произнес хирург. – Даже подменного аппарата нет. А, между прочим, я недавно был у министра здравоохранения в Москве и в приемной насчитал 13 таких аппаратов. Просил – не дали. Я давай звонить домой первому секретарю ЦК Усубалиеву. Тоже не смог помочь! – Профессор выругался. – Вообще снабжение хирургическим оборудованием отвратительное. Даже ниток для швов не хватает. Хотя эти самые нитки делают из кишок наших же горных яков. Недавно дочка была в Англии, так вот, оттуда привезла и нитки, и кое-что ещё.

Мы побеседовали ещё минут десять, и я уехал в редакцию.

В тот же день я написал репортаж: «Сердце на ладони». На следующий день утром позвонил Ахунбаеву.

– Ты где находишься? – обрадовался профессор. – Сейчас я за тобой машину вышлю. Прихвати магнитофон.

Я сказал, что приеду на редакционной машине, чтобы он вычитал материал: точно ли всё с медицинской терминологией? А в отношении магнитофона – понимаю. Я не из тех ребят…

Через несколько минут я был у профессора. Он молча прочёл материал, поставил роспись. Я также молча протянул ему кассету с записью нашей беседы. Иса Коноевич понимающе улыбнулся и протянул руку:

– Зайди, посмотри вчерашнюю больную.

Я зашёл в палату. Больная меня узнала и на вопрос «Как вы себя чувствуете?» чуть заметно моргнула мне.

В тот же день репортаж «Сердце на ладони» загнали в набор. А на следующее утро, когда я в троллейбусе ехал на работу, увидел, как женщина читала в свежем номере «Вечернего Фрунзе» мой материал, а потом передала его подруге.

Газет в столице Киргизии в то время выходило немного, если не считать ведомственных. Поэтому «Вечерка» пользовалась большой популярностью, и тираж её переваливал за сто тысяч экземпляров. Возвращаясь домой, я вновь видел свой репортаж уже в достаточно помятых номерах «Вечерки», которые читали люди, ехавшие с работы.

Больше видеться с Исой Коноевичем мне не пришлось. По неосторожности родственника, который сидел за рулём автомашины, он погиб в автомобильной катастрофе. И часто теперь, проходя мимо его памятника, который стоит на улице, носящей его имя, я с уважением вспоминаю замечательного доктора, который был по-настоящему нужен и полезен людям.

Пришлось мне и лично пользоваться услугами врачей в самый страшный период акаевской вакханалии, когда здравоохранение, как и другие отрасли социальной сферы, осталось почти без бюджетных средств, и каждый выживал, как мог. Именно в этот период особенно наглядно проявлялись личные качества работников медицины, посвятивших себя самой гуманной и ответственной профессии на земле. Говорю об этом совершенно ответственно, потому как моя жизнь в какой-то период полностью, без каких бы то ни было ссылок на порочность госсистемы, зависела от порядочности хирургов и кардиологов. Как и у большинства граждан Советского Союза, не пользовавшихся полузаконспирированными привилегиями советской элиты. Вот конкретные примеры, подтверждающие ход моих мыслей.

Как-то в начале осени мне пришлось помогать родственнику разгружать автомашину с тяжелым грузом. По неопытности я принял с грузовика тяжесть на вытянутые перед собой руки – боялся запачкать только что купленную куртку. От чрезмерного напряжения мышцы внизу живота, в паховой области, не выдержав нагрузки, плавно, без резко ощутимой боли вдруг разошлись, и из правого паха вывалились кишки. Коллеги-журналисты посоветовали обратиться к известному хирургу Эрнесту Акрамову, снискавшему среди населения республики авторитет специалиста высокого класса и, что особенно важно, человека честного и высокодостойного. В годы акаевского мракобесия профессор сумел содержать на надлежащем уровне свою больницу, несмотря ни на что обеспечив качественное медицинское обслуживание пациентов. В общем, доктор зашил мою брюшину основательно, не спеша. И сейчас я не могу даже прощупать шов, настолько ювелирно профессор сделал операцию.

Выписывая меня, доктор предупредил: «Не поднимайте тяжестей. Левый пах держится у Вас на честном слове».

Какое-то время я помнил это наставление, но потом стал забывать. И когда в безлюдной казахской степи у моей «Волги» лопнул баллон и мне пришлось ставить «запаску», от натуги вновь вывалились кишки. Теперь уже из левого паха.

Эрнест Акрамов был в эти дни чрезвычайно занят, и я обратился в бишкекскую специализированную поликлинику, расположенную на улице Фучика.

Молодой парень, хирург, взялся меня, что называется, отремонтировать. Несмотря на то, что мне как пенсионеру полагалась бесплатная операция, я заплатил требуемую сумму лично хирургу. На операционном столе от неумелых действий горе-хирурга я начал терять сознание. Он шлепал меня по щекам, что-то говорил, но я уже ничего не слышал… хотя, в итоге, все же остался жив. Но шов через некоторое время разошелся вновь.