Вам когда-нибудь доводилось ехать в автобусе, которого ветром заваливает на ходу и вот-вот завалит совсем? А на каждой колдобине он подпрыгивает, как майданутые укры, и норовит заставить сидячих пассажиров занять плацкартные места на полу Через полчаса такой поездки – кроме шуток – хочется подать на самого себя любимого наградные документы.

Маша ушла в себя, как в звуки «Крейцеровой сонаты» Бетховена, и всё творящееся, как вокруг неё, так и относящееся к ней, воспринимала словно через призму тройной дозы успокоительного. Будь я робот, то сумел бы застыть в одном положении и не шевелиться до скончания поездки. К сожалению, отношусь к разряду высших млекопитающих, поэтому при кажом новом толчке приходилось менять позу, ажбы Маруся не заподозрила с моей стороны дурных поползновений, чего у меня и в мыслях не было. При этом она ни разу не одёрнулась, не поморщилась и не закапризничала, хотя сон её так и не сломил ни на мгновение.

Спустя полчаса, Маша сладко зевнула, примерно как колдунья Арахна, пробудившаяся после пятитысячелетнего сна. Каждая её клетка сопротивлялась пробуждению и выказывала нежелание слезать с моего плеча, но и оставаться в этом положении без повода посчитала слишком навязчивым. Отведя себе на раздумье с полминуты, она решительно выпрямилась.

– Мы уже подъезжаем? – спросила она больше для проформы.

– Мы ещё не отъехали, – своим ответом мне не терпелось задать разговору продолжение.

– Опять хохмишь? Тебе не надоело? – ей даже захотелось пересесть на другое место.

– Опять обижаешься? Тебе не надоело? – и ВПС снова ласково-шутливо обнял её.

– Не подлизывайся, тебя это всё равно не спасёт, – она резко дёрнулась, пытаясь освободиться от моих объятий, но не тут-то было: хватка моя была питоньей.

– Пусти, слышишь?! – в её голосе прозвучала неприкрытая угроза.

– Да, пожалуйста! – и автор этих строк обнял её ещё крепче и поцеловал в щёчку

После этого нарочито медленно разжал объятные тиски и провёл указательным пальцем по срезу её волос, словно хотел полюбоваться серёжкой. Она это, видимо, так и поняла, потому и никак не среагировала. И в то же время вся внутренне напряглась, ожидая, по-видимому, очередной «психической атаки» с моей стороны на её неприступные, как Еникале, бастионы.

Дело в том, что Мария Иоакимовна историк, и этим всё сказано. Причём не просто историк, а кандидат исторических наук, причём кандидат в доктора. Без пяти минут. Может, конечно, и десяти, как звёзды лягут. Но то, что лягут – сомнения прочь! Или она ляжет. Куда именно ляжет – в больницу или уж сразу в гроб – точно сказать не могу, но то, что ляжет, не сомневается даже мой дебильный телефон, который как назло зазвонил. С негодованием поглядев на экран и увидев незнакомый номер с припиской «без имени», решил проигнорировать звонок далёкого собеседника, который наверняка оказался бы очередным рекламодателем.

Маша расценила такое моё не слишком благородное поведение, проведя историческую параллель с новомучениками. Кинув на меня уничтожающий взгляд, она не учла одного важного обстоятельства, что те помучились один раз, а меня, как и всех «дарагих расеян» навязчивая реклама достаёт уже третье десятилетие и по несколько раз на дню, а иногда и ночью.

– Может это друг звонил или родственник. Или кому-то помощь понадобилась…

– Ия кузнечиком выпрыгну из автобуса и побегу её оказывать, ты это хочешь сказать?

– Я хочу сказать… – начала, было, она, но глаза её уже обо всём сказали.

– Не надо, не говори! Здесь дети, и далеко не все спят! – и я снова, обнявши, поцеловал её.

Удивительное свойство у многих женщин, с которыми меня сводила судьба: которые вспыхивают как порох, они и остывают почти моментально. А вот те, кто умеет сохранять ледяное спокойствие и не раздувать из мухи слона по поводу и без повода, те, как правило, злопамятны. Мария же, свет Иоакимовна сумела за полдня разрушить стереотипы моих убеждений.

– Я не давала санкции на вольности, – проговорила она настолько казённым языком, что у меня аж мороз пробежал по коже. Примерно так сталинские сатрапы произносили приговор новомученикам российским, и не только, отправляя их на четверть века в колымские лагеря.

– А я и не просил. Зачем мне санкция? – и на этот раз мой поцелуй был намного жарче.

Краем глаза азъ непослушный уловил намёк, что Маруся хотела залепить мне пощёчину, во всяком случае, рука её дёрнулась, но застыла в моей железной хватке. Она попыталась высвободиться, но для этого нужно было посещать спортзал лет несколько или освоить приёмы карате. И то, и другое, по всем вероятиям, она в своё время проигнорировала, поэтому в её арсенале оставалось лишь два средства: испепеляющий взгляд и ненормативная лексика.

Поливать меня при детях она не дерзнула, а к испепеляющему взгляду I’m как-то уже немного попривык. Я уже отмечал, что Мария Иоакимовна – историк, а не разведчица. Любой локальный индивидуум со временем становится заложником своей профессии и перенимает образ мышления. Историкам свойственно опираться на общеизвестные факты, верить исключительно документам и результатам всевозможных экспертиз. Беда в том, что ЛЮБОЙ документ можно подделать, результаты экспертизы сфальсифицировать, а «общеизвестным» фактом могут стать элементарные слухи и сплетни, проще говоря, информационная война.