— Подумай о ребёночке. Живой же, трепыхается, а ты его, словно котёнка топить. Одумайся, милая!

— Нет мне с ним жизни, мамка. Меня как кобылу Четвертаку на случку отправили, а теперь самого князя к Змею гнать надумали! Помоги, мамка, прошу.

— «Помоги»! Тебе Кордонец ничего не сделает, ты у него — единственная надежда наследника родить. А меня кто защитит? А если прознает он?

— Не прознает, мамушка, не прознает! — Милана встала перед бабкой на колени, обняла ноги. В глазах защипало, каштановые волосы рассыпались по плечам. — Ты только дай мне тот пузырёк, которым девок от четвертаковых забав кормишь, а я уж сама всё устрою, никто и не прознает.

— Больно срок велик, милая. Опасно тебе такое делать. Можешь ведь и не выдержать.

— Выдержу, мамка. Ты только дай. Ну, подумаешь, родится недоношенным, мало у нас в городе, что ли недоношенных рождается?

— Да как же ты всё обставишь, чтобы он на меня не подумал?

— Обставлю, сама всё сделаю, только помоги.

Спрятав заветную вещицу, Милана тайком спустилась вниз, спряталась в сенях, смотрела в щёлку на мамку, что при входе в терем нос к носу столкнулась с Кордонецом. Вот ещё, чего не хватало!

Боярин кряхтел, припадал на левую ногу. Лицо суровое, решительное.

— Чего она хотела?

— Покоя, мил-боярин. Боится она. Вот и позвала поговорить. Я ей платье любимое принесла, пирожков да свининки в меду от Богдана, как она любит.

Знает, старая, что Кордонец терпеть не может, когда собеседник отводит взгляд, держится прямо, смотрит в глаза. Тот вглядывается, приближает лицо, прищуривается, пытается что-то высмотреть в выцветших глазах мамки. Та не выдержала, сказала такое, отчего у Миланы сердце чуть из груди не выскочило:

— Что, друг милый, седина в бороду — Змей в ребро? Влюбился? Стара я для любви твоей, боярин. Пошукай молодух по окрестностям, чай не откажут знатному роду.

— Пошукаю, мамка, ещё как пошукаю. Берегись меня, если что задумала.

— Ежели-б я что задумала, пришла бы ночью, или дождалась, пока тебя дома не будет.

— Мне бы сказали.

— Как знать, как знать. Верность-то она, сам знаешь — штука неверная. Или забыл, как ко мне от жены бегал? А теперь вишь, как повернулось — доживаем мы свой век, ни себе, ни молодым покоя не даём. Пустишь домой-то, или как в старые времена, ночевать у себя оставишь?

— Иди, — буркнул Кордонец, отворачиваясь. — Иди домой, но помни мои слова.

— Я все твои слова помню, милёнок. От самого первого. Хочешь — повторю?

Боярин ещё постоял, переминаясь с ноги на ногу, развернулся, заковывлял в сторону конюшен. Мамка постояла ещё, забормотала в полголоса, как бывает с тугими на ухо. Милана боялась верить своим ушам:

— Зацепила я тебя, змеев выкормыш. Три жены у тебя было, а в живых только девка сенная осталась, не с кем осень свою встретить. Вот и пригодилась наука: детей кордонецевых травить. Сколько я твоих наследников убила? Одним больше, одним меньше, всё одно перед Родом уже не отмолиться.

Доннер

Что есть степняк без лошади? Ничего, заключил Вторак. И ещё в середине зимы предложил Мечиславу охоту не за сбивающимися в орду отрядами, а за табунами. Тихомир хлопнул себя по лбу — как раньше не догадался? Мечислав почесал за ухом, покачал головой, в сомнении пожал плечами.

— Это ведь ещё и еда… разве — нет?

— Овцы у них — еда! — отрезал воевода. — Надо попробовать.

— Не знаю. Давай попробуем.

И попробовали. Так хорошо попробовали, что самим понравилось. Опасности никакой, а вреда степнякам к весне столько принесли, что, впору не дожидаясь подкреплений, самим ударить по хакану. Посовещались, решили пока погодить: с войсками, что призвал Змей Гром — надёжнее.

Целиком табуны не вырезали — не более половины: всё посмеивались — как степняку без кумыса? Людей, кроме охраны, не трогали вовсе. Из набегов возвращались довольные: мерялись, кто сколько лошадей зарубил. К весне от Пограничной можно было три дня скакать по Степи, и кроме разорённых стойбищ никого не найти. Степняки всё дальше отходили на восток. Довольный успехами мечиславового войска, Вторак даже начал насвистывать песенку детства «Кали-заступница»:

— Где же мне спрятаться, как не у Кали?

О, жемчужина!

Кто же заступится, если не Кали?

О, жемчужина, сияющая в цветке лотоса!

На праздник весеннего равноденствия княгиня Улада не вышла из избы, сослалась на головокружение. Обещалась быть вечером, к сжиганию Марены. Совсем девочка, говорили бабы, пусть отдохнёт. Тревожило другое: из набега не вернулся Мечислав. Стойбища всё дальше, Броды надёжно защищены от степняков, можно бы и отпраздновать вволю, а его всё нет и нет.

Вторак ходил меж столов, отщипывал угощения, слушал глиняные свистульки, а… комок в горло не лез, тянуло к княжьей избе. Отбрехался от доброжелательных собутыльников, сослался лекарскими делами, и, стараясь не выглядеть встревоженным, бочком-бочком протиснулся к мечиславову дому.