Шрифт:
Овцы и лошади. Пока есть лошади, степняки едят овец. И при этом — имеют запас — возможность перекочевать в другое, более богатое пищей место. Перебив лошадей, пахари перекрыли возможность кочевать. Этой зимой степняки съедят овец, но, перекочевать уже не смогут. Даже самые богатые семьи будут вынуждены зарезать лошадей. Это — голод?
— Это не просто голод, Вторак. Это — смерть. Но самое страшное не в этом. Самое страшное в том, что ты превратил пахарей в степняков. Им нравилось убивать беззащитных. Они наслаждались лёгкими победами.
— Так, почему — Мечислав и Улада? Виновен — я!
— А потому, что тебе, волхв, надо научиться смотреть на всё поле, прежде чем делать ход. Езжай в Кряжич, попроси тамошних мальчишек научить тебя играть в бирюльки. И запомни, Вторак. В этот раз всё обошлось. Но в следующий — боги спуску не дадут.
Вторак молчал, обдумывая слова Грома.
— Я понял. Нам, волхвам, запрещено изменять племена, — глубокомысленно произнёс волхв.
И получил по хребту тяжёлым посохом.
— Нам — велено их изменять! Нам запрещено ломать их через колено.
книга вторая, часть первая
— Всё просто? — спросили боги.
— Всё стало ещё сложнее.
(Густав Меттлерштадский. «Слово о Мечиславе…»)
Глава первая
Весна, твою мать. Дожили, мать твою. Куриное варево, вино разбавленное, Пограничная вскрылась, Броды выросли. Считай, новости. Дурачьё. Чем терем княжеский строить, лучше бы ров выкопали, как задумывалось: вокруг стены, соединив Пограничную с Глинищей. Неужели Тихомир не настоял?
Тут же подумалось — какой, к Змею, ров зимой? И сразу ответилось — могилы и зимой роют. Если надо. А ров — надо. Именно зимой — летом в грязи ковыряться придётся, глубоко не выкопаешь. Нет, этим засранцам надо терем кирпицовый выстроить для князя. Дел у них больше нет.
Вторак всё где-то пропадает, будто не хочет на глаза появляться. Добро, Ульку с сыном спас.
Не шли мысли. Рубились короткими чурками. И потом — на дрова, на лучинки — в череп. Повязка на голове жмёт, рана жжёт, правая рука едва шевелится. Почему, интересно: получил по голове, а отнялась — рука? Смешно — по голове слева, а рука — правая. И запелось еле слышно:
— В корчме яркий свет
Пьяный угар,
Дико бесится пьяный народ.
В углу сидит одинокий райтар
Он не весел, и тоже пьёт.
Сволочь ты, Густав. На всё у тебя песня есть. На левое плечо легла рука. Тёплая, тяжёлая. Родная. И голос, что соловьём разливается:
— Не ходить ему больше в бой,
Не рубить мечом врага.
Нет больше сил,
Как дальше жить?
Вместе отбили «Тара-там-там-там-там!», Ёрш продолжил:
— В поле осталась…
Мечислав не выдержал, перебил:
— Башка!
Ёрш расхохотался, аж присел. Обнял друга здоровой рукой за шею, прижался культей к груди. Стало тепло, надёжно.
Отхохотались до головной боли, отсмотрелись на проходящих мужичков. Идите-идите по своим делам. Князья веселятся, имеют волю. Мечислав оглянулся на Змеев холм, подмигнул незаметно, будто оттуда кто увидит.
— Как там дела?
— У торговцев? Никак.
— К Змею торговцев. Вообще.
Третий день, как князь пришёл в себя, голова гудит, волхв запретил беседы по делам. Мечислав выторговал утреннюю прогулку. Выносят, значит, содют на колоду, ждут, пока надышится.
— Гонцы прибыли. Меттлерштадт и Блотин. Сегодня ждём войска. Раджинцы морем идут на Степь.
— Морем?
— Морем. Гром требовал от них корабли строить. Ударят с востока. Надо рассчитать переходы, чтобы всем вместе.
— Куда мне считать… — левая рука едва ударила по колену. Получился безвольный шлепок, — займи Огниву. Или сам. А хинайцы, что?
— Что?
— Пропустят раджинцев через свои воды?
— Те крюком идут. С берега не видно, значит — не хинайское.
— Странно.
— Восток.
— Тогда, точно — к Огниву. Он сообразит.
— Хорошо.
— Ещё что?
Замешательство Ерша не укрылось от Мечислава. Повернул голову, зыркнул, словно на тетерева пристреливается. Ёрш отпустил плечо, почесал культю.
— В общем так. Вторак запретил вырезать табуны.
— Запертил?
— Да. Говорит, видение ему было. Говорит, степняки мстить придут летом. Хлебы пожгут.
— Это же его мысль, нет?
— Его. Только, говорит… видение.
Что ж Вторак за человек такой? Никогда не сомневался, и, вдруг… впрочем…