Когда Саша, поспешив надеть свое кольцо на палец, наклонился с ложкой к варенью, бабушка шепнула ему:

– А что, по сердцу тебе будет Танечка?

Ложка чуть не выпала из руки Саши; впрочем, он попробовал розового цвета, обтер губы платком и молча, весь румяный, торопливо схватил руку Алены Михайловны и стал ее с горячностью целовать.

Алена Михайловна поцеловала его в темя.

– Ну что? Да, что ли? – спросила она потихоньку.

– Да-с, Алена Михайловна, – проговорил Саша дрожащим голосом.

– Ну что, хорошо варенье? – спросила бабушка во всеуслышанье. – Хорошо, Саша, а?

– Очень хорошо-с, – ответил Саша, удаляясь опять к окну.

– А что же ты, Фоминична, – обратилась Алена Михайловна к нянюшке, которая стояла, понурив голову, с видом глубокомыслия, – что же ты вишневой пастилы на стол не подала? Или вся вышла?

– Какое вышла, матушка! – ответила нянюшка. – Надолго еще станет; а просто-напросто забыла я, дура, – так совсем из ума вон. Прикажете принести?

– А где она у тебя?

– В кладовой, сударыня.

– А на которой полке?

– Да как войдешь в кладовую-то, так на правую руку, на второй полке и будет в самом углу.

Бабушка спустила ноги с дивана.

– Танечка, возьми-ка, милая, свечку да посвети мне: я сама схожу за пастилой-то.

Танечка взяла свечку и пошла за бабушкой.

Всех поразило это происшествие: Фоминична пользовалась издавна полным доверием бабушки, и бабушка никогда не ходила прежде сама в кладовую. Все чувствовали, что тут что-нибудь да недаром; всем было как-то неловко.

Саша принялся настраивать свою гитару, поместясь в темном уголку; Катенька и Шашенька, перешептываясь, брали по ягодке с тарелки и словно нехотя их ели; Оленька стояла около меня и с особенною нежностью гладила меня по голове; Фоминична безмолвствовала и только потряхивала по временам блюдом, заставляя кольца прыгать и звенеть.

Наконец это тревожное смутное ожидание чего-то необыкновенного миновало. Бабушка вошла со свечой в руке; руки Танечки, шедшей за нею, были заняты подносом, на котором, впрочем, находилась вовсе не вишневая пастила, а бутылка с наливкой и рюмка. Танечка шла, потупив глазки; я все боялся за нее, что она уронит поднос на пол – так дрожали у нее руки.

– Поставь-ка на стол, – сказала бабушка, садясь на прежнее место, – да налей рюмочку!

Танечка исполнила приказание.

– А где же Саша? – спросила бабушка.

– Я здесь-с, Алена Михайловна, – сказал Саша, подходя к столу.

– Что это ты, мой милый, в угол-то забился?.. Ну-ка, попотчуй его, Таня!

Таня стыдливо поднесла Саше рюмку на подносе.

– Я, Алена Михайловна, не пью-с, – ответил Саша, глядя на бабушку.

– Полно, пей знай! Пей – это сладкое.

Саша выпил.

– Ну-ка, налей теперь Тане рюмочку!

Краснея, как малина, взяла Танечка рюмку из рук Саши и выпила только половину.

– Все, все, Таня! – сказала бабушка.

Танечка все выпила.

– А поцелуйтесь-ка!

Не знаю, кто сконфузился больше – Танечка или Саша, – когда пришлось им поцеловаться в присутствии такого многочисленного собрания… Они поцеловались очень бегло.

– Поздравляю вас, – сказала бабушка, наливая себе рюмку, – тебя, Саша, с невестой, а тебя, Таня, с женихом.

И она заключила их в свои объятия.

– Поздравьте жениха с невестой! – произнесла бабушка торжественным тоном, обводя комнату веселым взглядом.

Барышни и я стали подходить к Тане и Саше.

Фоминична, обратясь сияющим лицом своим к хору, шепнула что-то девкам, и мы не успели еще рта разинуть, чтобы поздравить невесту и жениха, как комната огласилась громкой дружной песней:

Девичья светла; за длинными столами сидят за шитьем, несмотря на праздник, бабушкины горничные девушки. Да и как не работать им в праздник? Ведь они работают на добрую, хорошую барышню: шьют они приданое Танечке. Уж гремела, гремела бабушка ключами да замками своих сундуков и немало выгрузила из тех сундуков разного добра, давно собранного и предназначенного Танечке. И посмотрите, как, заставив горничных шить, угощает их Алена Михайловна: сколько всяких сластей – пряников, орехов, маковников – поставлено на тарелочках да на блюдечках перед рукодельницами. Весело сверкают в их грубых руках иголки, и поют рукодельницы, поют, однако что-то невесело.