Когда они рассказали собственным семьям о своих планах, никто не попытался отговорить их от удочерения малышки-кореянки. Их родители, братья и сестры слишком хорошо знали, сколь сильным было их желание быть родителями. Вероятно, никому и в голову не пришло, что у кого-то из родственников могли быть особые мнения или предрассудки, способные лишить их любви к этой девочке. Что бы ты ни думал об азиатах вообще (странная кухня, дети-якоря [2] , непроницаемые роботы, талант к математике), совсем ведь другое дело, когда речь идет о твоей азиатке-дочке или азиатке-кузине, внучке или племяннице, верно? Много лет спустя родители и бабушка хохотали до слез, дивясь, как один из двоюродных братьев ухитрился дожить до двенадцати лет, не сознавая, что эта девочка родилась не в их семье. По мнению большинства родственников, удочерение вполне могло вытравить меланин из кожи и волос ребенка, скруглить разрез ее глаз, полностью стереть ее фамильное древо. Документы сделали ее одной из них, откуда бы она ни взялась – и от кого бы ни родилась.

Через три недели после того, как им сообщили о малышке, они поехали на машине в Сиэтл. Прежде чем отправиться в больницу и забрать своего ребенка, им предстояло выдержать собеседование с социальным работником округа Кинг. Так же, как сделала прежде Кэти, социальный работник поговорила с биологическими родителями ребенка и убедилась, что они действительно хотят передать девочку на удочерение.

– Я этого не понимаю, – сказала она с прямотой, которая несколько удивила будущих родителей. – Я несколько раз пыталась отговорить их.

Социальный работник не называла биологических родителей ни по фамилии, ни по именам («У них непроизносимая фамилия!» – уверяла она) и не приложила ни малейших усилий, чтобы скрыть, в каком она глубоком недоумении. Они были женаты; у них был стабильный, пусть и не слишком прибыльный семейный бизнес; у них были старшие дети, которые, как она поняла, с нетерпением ждали маленькую сестричку. Действительно, они были потрясены преждевременным рождением малышки, и, как у многих иммигрантов и владельцев мелкого бизнеса, у них не было медицинской страховки. Похоже, они уверовали в самые мрачные предсказания врачей и думали, что не смогут обеспечить этого ребенка по-настоящему хорошим домом. Насколько это было возможно – для нее, не знавшей корейского, без присутствия переводчика и при «стыдливом» английском биологических родителей (у отца-то английский был хорош, но с большими пробелами в юридической терминологии), – социальный работник подробно объяснила их права и воспользовалась всеми возможностями, чтобы уговорить их передумать. Когда она пыталась рассказать им о доступных ресурсах и возможной помощи, те лишь качали головами.

– Если биологические родители когда-нибудь попытаются оспорить удочерение или вернуть себе опеку, я буду за вас, – пообещала социальный работник. Удочерители передернулись, занервничав при одном только предположении. – Я говорила им, что не обязательно это делать.

В кровной семье спросили, смогут ли новые родители отчасти покрыть оплату медицинских счетов девочки. Запрошенная часть в сумме потянула меньше чем на три тысячи долларов. По сравнению с тем, во сколько обходилось большинство усыновлений/удочерений младенцев, это была выгодная сделка. Наконец будущая мать задала вопрос о расе ребенка: есть ли что-то такое, что они должны знать, учитывая, что малышка – кореянка? Есть ли что-то особенное, что им следовало бы для нее сделать?

Казалось, женщина удивилась вопросу. Она некоторое время смотрела на них, потом покачала головой.

– Я уверена, у всех вас все будет хорошо.

21 июля они чуть ли не с боем отобрали малышку у больничной медсестры, устроили ее в машине и направились на юг по шоссе I-5. По дороге трижды останавливались, чтобы скормить ей бутылочку детской смеси, и прибыли обратно в свой уютный одноэтажный «фермерский» дом девять часов спустя.

На их взгляд, дочка была просто красотка – с темными-темными глазками и носиком-пуговкой. У нее еще не было ни ресниц, ни бровей, а на головке едва начал пробиваться пушок. Зато уже были пухленькие щечки. «Маленький Будда» – так они называли ее, смеясь. Она весила меньше трех килограммов, все еще едва дотягивая до размеров новорожденной в свои два с половиной месяца, и целиком помещалась на одной отцовской ладони. Она была бдительной и очень серьезной, но уже училась улыбаться.

Кроме того, малышка оказалась более шумной, чем они рассчитывали. Она все болтала, болтала и болтала, и ее голосок вздымался и опадал в бульканье и гуканье, которые звучали почти как настоящая речь. Три дня она прожила в их спальне, временами среди ночи принимаясь радостно ворковать, а потом им пришлось переставить кроватку в другую комнату, чтобы хоть немного высыпаться по ночам.

Порой они все равно слышали через коридор, как она беседовала с невидимыми друзьями на своем самостоятельно изобретенном языке. Ее мать чуточку сетовала на утраченный сон, проходя через один из первых ритуалов посвящения любого молодого родителя. Отец шутил: «Она снова разговаривает с ангелами».

Как бы ребенок ни входил в вашу семью, его присутствие меняет все правила: он переезжает в ваше сердце и пристраивает там новые комнаты, сносит стены, о существовании которых вы и не догадывались. Вот почему молодые родители жаждут заверений больше, чем всего прочего: мы говорим себе сами и хотим, чтобы другие тоже говорили нам, что мы будем замечательными родителями. Что наши дети будут счастливы. Что их огорчения будут мелкими и незначительными – по крайней мере, никогда не станут такими страданиями, которые мы не сумеем помочь им вынести. Мы должны верить в это, обещать себе, что выдержим все испытания, – иначе нам никогда не хватит мужества начать.

Никто даже не намекнул моим родителям, что удочерение с пересечением расовых и культурных границ может оказаться уникальным испытанием, таким, к которому нужно готовиться каким-то особым образом. Если они усвоили «дальтонический» взгляд на нашу семью с самого момента ее основания – если они верили, что моя «корейскость» несущественна внутри нашей семьи и должна оставаться таковой и для всех остальных, – то в этом они в основном следовали идеалам, на которых воспитывались сами, советам, которые им давали. Нередко, когда я встречаюсь с такими же межрасово усыновленными/удочеренными, мы обнаруживаем, что наш жизненный опыт похож: «Мы с родителями почти никогда не разговаривали о расе. Мы, по сути, не признавали, что она имеет значение. Я никогда не уличала никого из своей семьи в расизме». Даже теперь, когда культуру усыновляемых детей стали лучше осознавать, больше «чествовать», многим родителям не дают ни инструкций, ни ресурсов, которые нужны, чтобы воспитывать цветных детей в белых семьях, в белых сообществах, в белом «доминирующем» обществе. Винить только моих белых родителей в том, что они не полностью понимали вещи, от которых были надежно ограждены – сначала профессионалами, а потом мной, – значит упускать из виду большее: мы были и являемся показательным примером столь многих межрасовых и межкультурных усыновлений/удочерений этой эпохи.