Шрифт:
– Восемьдесят за всех, - быстрее экзекутора сообразил гриффьер. — Отдали бы за полста, но сикуха будь она не ладна.
– Восемьдесят пять, - добавил к цене унгриец остудить страсти.
Теперь гриффьер и Филло бегали в паре. Гремели ключами, отпирали замки, пинками отгоняли посторонних.
– Давай, давай, собирай монатки, - поторапливали счастливчиков.
– Будет саин дожидаться пока растележитесь!
Женщина, всунув малышку старшей, подхватила пожитки. Узел потяжелей поднял Марек.
Короткие сборы подтвердили унгрийцу, бывший арестант пожертвует многим, вызволить семью из беды и новой не допустит.
– У выхода подождите, - распорядился Колин и огляделся, высматривая монаха.
Не увидел и обратился к Филло.
– Часто попы к вам наведываются?
– Захаживают оказией, - не мог сообразить Филло к чему расспросы.
– Грешниц причастить?
– По-всякому бывает. И причастить и попользовать, - не скрывал экзекутор местных порядков.
– А мертвяки?
– Кто дождется, а кого и так свезут к Святому Луке*. Землица едино примет, дождем окроплен, святой водой или дружками обоссан.
Справедливо подмечено, - безоговорочно согласен унгриец с тюремным философом.
– Мерседария видел?
– Которого?
– Со мной разговаривал. С тобой едва не столкнулся. Знаком?
– Тут всякого народу шляется, - простодушно сокрушался экзекутор.
– Бонифратры, варнавиты, бабы их. Алексианки, кларесинки. Упомнишь разве, - Филло подхватил брошенную монету, сориентировался за что подношение. — Но я присмотрю.
Присмотри-присмотри, - не особо надеялся Колин на везучесть экзекутора. Обычного монаха еще сподобится выцепить, а читающего по губам, если только тот сам дастся.
В глубине решетки играли робкие незамысловатые пассажи и гармонии, тихо пели.
…И если ты уходил к другой, Иль просто был неизвестно где, Мне довольно того, что твой Плащ висел на гвозде.Исполнитель, погруженный в переживания, похоже, не увидел Колина. Голос громче не сделался, мелодия живей не зазвучала и не переменилась.
Когда же, ты мимолетный гость, Умчался, новой судьбы ища, Мне довольно того, что гвоздь, Остался после плаща.Кому-то ведь нравиться, - вслушивался Колин в тоскливые слова и ритм.
Туман, и ветер, и шум дождя, Теченье дней, шелестенье лет, Мне довольно того, что от гвоздя, Остался маленький след.Пение прекратилось. Под короткое эхо и капель с черных сводов, в воздухе умирали теплые последние звуки. Мир плакал вместе с музыкантом….
Из темноты и вони, сквозь решетку, ухватили край баронского плаща.
– Будьте милостивы! — давилась хриплыми рыданиями девушка. — Не могу здесь. Не могу с ними. Плохо мне! Представить не можете, как плохо!
Колин остановился. Не рвать же ткань из цепких рук.
— И что изменится, представь я, каково тебе?
Ему не ответили.
– Заберите меня! Заберите, саин! — продолжала надрывно голосить пленница. — Все что хотите, сделаю! Все!
Обманывая, эхо множило звуки. Но и так понятно, ВСЕ! это, как правило, меньше малого.
Обычно выбор предлагал он. Нынче предлагали ему. Забавно. Не сказать смешно. Разделите яблоко не поровну. Инстинктивно потянуться взять большую часть. Но лучшая ли она? Как не ошибиться, не прогадать? Никак. Любой выбор плох. Но это уже послезнания. Жизненный, так сказать, опыт. Доброго не получить, пока не возьмешь сам.
Надо попробовать, - согласен Колин побыть в шкуре тех, кому он предлагал подобное.
Не тьма рождает чудовищ. Свет извлекает их из мрака. И памяти. Они всегда не ко времени. Ни то что бы вдруг, но не ко времени.
– Что тебя не устраивает? — вступил унгриец в разговор с пленницей. — Общество или обстановка?
– Клетка! Проклятая клетка!
– И чего хочешь? — источает елей голос Колина.
– Выбраться отсюда! Выбраться!
– дергала баронский плащ девушка, словно удила лошади.
– Из чего выбраться? Собственная кожа, в некотором роде, тоже клетка. Стены родного дома, деражт не хуже железа. Куртины города. Границы государства. Предел мира. Всякое ограниченное пространство - клетка. Отличие в условиях содержания. Тебе не подходят условия. Верно?