– Вот, если не доставлю эстафету, возьмешь себе.

Доставлю - отдашь Это в залог!

– Ну, будь готов!
– сказал Гараська, забирая ножик.

– Всегда готов!
– поднял руку пионер и исчез в толпе.

Гараська бросился к своему базарному месту и наткнулся на Никифора.

– Ты где это был?
– грозно вопросил его хозяин, схватив по старой привычке за вихры.

– До ветру бегал, - пролепетал Гараська, засовывая поглубже в карман перочинный ножик.

Кулак рассмеялся и сунул ему горсть пряников. Он был доволен торговлей, слегка пьян и потому добр.

ЕЩЕ ОДНА ТАЙНА

Ночевали метелкинские базарники у знакомых сасовских торговок. После базара долго распивали чаи, закусывали. Женщины пили наливки и настойки, мужчины - самогон. Шумно судачили про базар, про торговлю, про городские новости и про политику.

У Гараськи заболела голова, знобило. Никифор велел залезть на печку и спать. Так он и сделал. Угрелся на теплой русской печке и заснул. Но среди ночи проснулся, словно кто-то толкнул его в бок. Это был ножик, неудобно повернувшийся в кармане. Он больно вонзился в тело.

Уложив его поаккуратней, Гараська хотел было снова на боковую, но его внимание привлекли свет в горнице и приглушенные голоса.

Он слегка приподнялся на локтях и заглянул. И что же он увидел?! За самоваром сидели его хозяин Никифор Салин, Силан Алдохин и неизвестный человек в городском пиджаке. Неизвестный был гладко брит, стрижен ежиком, скуласт, кожа на его щеках свешивалась складками.

И вот что услышал Гараська.

– Так... Значит, и склеп разграблен, где наши предки были похоронены. И имение растащено. И цела только могила любимого друга детства моего егеря Родиона, - сказал бритый.

– Могилка цела. И плита медная с надписью вашей в стихах цела... А вот то, что в синем клубочке матушка ваша берегла...
– проговорил Салин, испытующе глядя на бывшего барина.

– Знаю, в газетах читал, голодное мужичье съело наши фамильные драгоценности!

– Да, так-то вот, барин, пошли в Помгол.

– Значит, судьба им такая, - донесся до Гараськи отрывок разговора.

И он, забыв про сон, подтянулся к краю печки.

Этот незнакомец не иначе, как бывший барин Крутолобов.

– Значит, не прокутили товарищи комиссары ваши бриллиантики, а мужикам хлеб закупили?
– усмехнулся Силан Алдохин. Он ведь сам немало награбил из крутолобовского имения и не очень жалел помещичье добро.

– Закупили хлеб в Америке... И я сам этому помогал, черт меня дери!

– Это как же так, барин?
– с притворным сокрушением воскликнул Никифор Салин.

– А вот так. Я теперь работник советского торгпредства... Я ведь знаю несколько иностранных языков не хуже русского... Ну и оказался теперь нужен как специалист.

– Спец, как теперь говорят.

– Да, советский спец, Аполлинарий Андреевич, товарищ Крутолобое, прошу любить и жаловать!
– барин насмешливо раскланялся.

Кулаки расхохотались. Одежда на барине висела, как на вешалке. Силантий проговорил:

– Как же вы похудели, Аполлинарий Андреевич! Я помню, были вы поперек себя шире. Бывало, как вам в коляску садиться, так ее с другой стороны трое работников осаживали... Чтобы не перевернулась, когда вы на подножку своей барской ногой ступите...

– Да, а я помню, - сказал Никифор, - вы все, бывало, по заграницам ездили от толщины лечиться, водичку там какую-то пили... Смотри-ка, видать, вас революция от толщины враз вылечила. И бесплатно!

Кулаки снова расхохотались.

– Не бесплатно, - буркнул барин, - ценой последнего имения и прочего...

– Ну, зато вы теперь на государственной службе.

– По заграницам не на свои деньги ездите, а на советские!

– Не вы ли тракторы там закупаете и прочие машины?

– Я! Я! Я!
– повторял с досадой барин, ударяя себя кулаком по лбу.

– А для нас вы там не закупите по одному хотя бы?

– Да, видите ли, - сказал Крутолобов, - есть такая возможность. Некоторые работники Наркомзема отстояли существование так называемых культурных хозяйств. Вы это знаете?

– Знаем, читали.

– Так вот, главное - попасть в число культурных хозяев. Получить такие справки от местных властей. Ну и тогда я смогу вам посодействовать в приобретении для ваших хозяйств некоторых импортных машин.

– Это вы всурьез, барин?
– сразу перестали смеяться кулаки.