— Не хочешь пафоса? Изволь! — Анет с такой силой ткнула в грудь «корсара», что тот пошатнулся. — Из кружки можно пить, мясо можно есть. В своей квартире спокойно, особенно после смены. С любимым пледом уютно. Девку можно… — Что делают с девками, Сатор пояснила четко, выговорив короткое слово по слогам. — А есть Бараш, с которой спокойно, уютно и ее тоже можно. Но кого там интересуют чувства кружки, пледа и подушки? Никого. А тебя меньше всех. Ведь значение имеет только, что ты думаешь и как это все себе представляешь.

— Я ничего не понял, — честно признался Кайрен, глядя на Ани не без интереса, наклонив голову к плечу.

— В этом-то вся проблема, — согласилась Сатор. — Знаешь, меня все время подмывало посоветовать тебе завести собаку. Но это дурной совет, потому что с ней хотя бы гулять придется. И не тогда, когда ты захочешь, а когда ей приспичит. Так что лучше не заводи вообще никого. Тебе слишком хорошо наедине с самим собой.

— Бараш, ты не права. Я…

— Знаешь, Кайрен, а я даже верю, ты чувствуешь что-то там такое. Но плед с кружкой тоже можно любить. Ведь говорят же «моя любимая чашка» или там «моя любимая книжка». Впрочем, про любовь ты вовсе не заикался. Но я-то все равно не… — Анет покрутила рукой в воздухе. — Не предмет интерьера. А ты слишком самодостаточный. Вот как-то так.

— Ну раз так… — кивнул корсар.

Выражение его лица иначе как каменным назвать было сложно, уж слишком неподвижное, да и неживое почти.

— До свидания, доктор Нелдер, — пробормотала Сатор, враз растеряв запал.

Коснулась ладонью рукава его халата, будто погладить собираясь, но передумала. Развернулась и пошла к выходу из парка. Почему-то плакать совсем не хотелось. Просто пусто внутри было, выскоблено и странно, почти стерильно чисто.

Дети — цветы жизни, это несомненно. Все таки они не только украшают, но и вносят в слишком уж размеренное, а оттого скучное взрослое существование эдакое разнообразие. Особенно разнообразным это разнообразие становится, если дите кудряво, белокуро, синеглазо, в общем, прелестно до крайности. А уж если оно выпило месячный запас бабушкиного сердечного снадобья, то скука исчезает напрочь, можно сказать, бежит в панике.

— Спасите, умоляю! — та самая бабуля, лишенная лекарства, схватила руку Анет с таким энтузиазмом, что Сатор, влекомая инерцией проклятого чемодана, едва не рухнула на старушку. — Любые средства, драгоценности, маменькой оставленные, колье, кровь мою до капли заберите — только спасите!

— Кого сначала спасать будем? — поинтересовалась Ани, пытаясь выдрать ладонь из цепких и совсем не по-старушечьи сильных пальцев.

На ее, субъективный, понятное дело, взгляд, в помощи, прежде всего, нуждалась сама бабушка, пребывающая на грани истерики, гипертонического криза, сердечного, а, может, и астматического приступа — и это все разом. Во вторую очередь, неплохо было бы помочь кошке, истошно вопящей на угрожающе прогнувшемся карнизе для занавесок. Несчастное животное чувствовало себя не слишком уютно, да и тяжелые, явно золотые серьги с крупными камнями, невесть как держащиеся на панически поджатых ушах, ему, кажется, мешали. Ну и хмурой служанке, собирающей с пола осколки — останки обеденного сервиза на сколько-то там персон — руку бы стоило, как минимум, перевязать — платок, намотанный на порез, совсем не в шутку кровью набряк.

Зато мальчишка, с гоблинскими криками скачущий по дивану, казался абсолютно, даже излишне здоровым.

— Счастье мое! Спасите! — профессиональной плакальщицей взвыла старушка. — Скорее! Воды! В больницу! Операцию! Ну что же вы медлите? — бабуля наконец выпустила ладонь Ани, трагически заломив руки. — Не дайте погибнуть! Счастье мое!

Сатор покосилась на голосящую кошку, на мрачную служанку, поставила-таки раскладку на стул и подошла к дивану. Мальчишка на нее никак не отреагировал, продолжая с гиканьем прыгать.

Жить дивану, кажется, осталось совсем недолго.

— Вы уверены, что ваш внук на самом деле выпил капли?

— А вы думаете у меня старческий маразм? — возмутилась дама и бурно разрыдалась, шумно сморкаясь в здоровенный платок с кружевцами.

— Ну да, — буркнула Анет, прикрыв глаза: почудилось вдруг, что перед ней трое пацанов скачут, а вовсе не один. — Тебя как зовут?

Мальчишка ее вроде бы вовсе не услышал, поистине спортивным прыжком сиганув прямо на подлокотник. Бабушка ахнула, служанка помянула хаосовых тварей, кошка взвыла дурниной, диванные пружины угрожающе скрипнули, ребенок победно взвизгнул и издал вопль, уж вовсе ни на что не похожий.

А арсенал педагогических навыков госпожи Сатор иссяк окончательно. В дальнем углу этого самого арсенала завалялось что-то про конфеты: вроде бы детей положено сладким угощать, но в данной ситуации это знание вряд ли могло помочь.

— Стоять! — рявкнула Анет. — Руки на ширину плеч!

Странно, но послушались все, руки поднимать, правда, никто не стал, но даже кошка замолчала. А мальчишка, замерший напротив Ани, сунул большой палец в рот, став в десяток раз милее.

— А на шилину плечь — это как? — подумав, не слишком внятно поинтересовалась прелесть, явно не выговаривающая букву «р».

— Я имела в виду «руки по швам», — призналась Сатор. — Тебя как зовут?

— Счастье! — не задумываясь, отозвался мальчишка.

— Чье?

— Всехшнее, — уверенно пояснил ребенок, кажется, стремительно теряя к доктору интерес.

— Счастье мое! — взвыла отмершая бабушка, опять цапая Сатор за руку.

Ладонь Анет не дала и попыталась задвинуть старушку себе за спину.

— Ты зачем бабушкино лекарство выпил? — спросила строго.

Ребенок серьезно посмотрел на Ани синющими — точь-в-точь васильки! — глазами и вынул палец изо рта.