Патриция скрестила руки на груди, некстати вспомнив о вендиго. Нит же отвернулся, стараясь не встречаться с собеседницей взглядом. Похоже, служитель Водолея знал сказку наизусть. Книга лежала на его коленях, и только ветер, изредка заглядывавший в беседку, чуть шевелил страницы.

– И как-то..., - Нит запнулся, потер переносицу.
– Раздобыв нож, измученная красавица перерезала чудовищу горло. Демон испускал дух на её кровати, а она колола и колола его. А потом явился чародел и, хохоча, взмахнул руками. На ложе девушки лежал истерзанный ею же её возлюбленный, чей разум поработил могущественный колдун.

– Ужасная сказка.

– Сначала девушка хотела наложить на себя руки, но месть затмила боль. Несчастная вознесла полную боли молитву двенадцати богам, и только в доме Рыб был услышан её голос. Двенадцатый бог дал ей невероятную силу - магия больше не причиняла ей вреда, зато она сама одним касанием рук могла превратить человеческое существо в уродливое, пресмыкающееся перед ней чудовище.

И девушка вскинула руки и позвала чародела. Он не замедлил явиться на её зов. А она потянулась к нему, обняла, и... стал он коротконогим, хвостатым уродом, таким же отвратительным, как и его душа. Девушка шла по замку и, хохоча, как безумная, касалась каждого, кто выходил к ней. Так у неё появились слуги. А через несколько месяцев она родила мальчика - красивого, как и его отец до заклятья, белокурого и голубоглазого. Но стоило ей взять на руки свое дитя, прикоснуться к нему тонкими дрожащими пальцами, как ребенок превратился в крылатую тварь.

– Бедная девушка, - Патриция передернула плечами.
– Лучше бы она убила себя.

– Говорят, она до сих пор живет на развалинах замка своего мучителя и превращает заплутавших путников в чудовищ.

– И развалины эти, - Патриция кивнула.
– На том берегу?

– Да, - Нит, наконец, посмотрел на собеседницу.
– Западный край - это земля гниющих сердец и потерянных душ.

Патриция поднялась.

– Значит, я на правильном пути. Идемте ужинать, учитель.

У входа в дом их поджидал Бык.

– Завтра, - пробурчал он.
– На восходе Стрельца.

Гидеон наблюдал за людьми, высадившимися на западный берег Аноро. Люди битый час спорили, стоило ли им идти дальше - махали руками, топали ногами и очень крепко ругались.

"Живые", - не без зависти подумал Гидеон и с долей легкого превосходства добавил.
– "Смертные".

– Нам всего-то и надо, что холм обойти, - упорствовал первый, по всей видимости, предводитель.
– Дойти до колодцев и проверить воду. Чего вы ссыте?

– "Всего-то"?
– передразнил второй.
– Мы с холма спуститься не успеем - пятнами покроемся. А у колодцев и издохнем. Если доползем.

– Нужно было уходить, как первый отряд, - вздохнул третий.
– За излучину и вверх. Отсиделись бы с год у рыбаков, да по домам.

– Нам теперь домой путь заказан, - заметил четвертый.

Пятый молчал. Он один до сих пор сидел в лодке и, не мигая, смотрел перед собой.

– Мы не дезертиры, - отрезал первый.
– Мы обязаны выполнять приказ короля. Воевать вы горазды, чего сейчас трусите? Тьфу!

Он сплюнул себе под ноги.

– Если вернемся, принесем домой заразу, - тихо произнеся пятый, и все посмотрели на него.
– Вспомните, сколько заброшенных селений вдоль Аноро... Думаете, нас пощадят? Думаете, перед нами откроют ворота? А если и пропустят, я в дом не вернусь. Не принесу гниль жене и детям.

Махнув рукой, он поднялся, спрыгнул прямо в воду и направился к холму, горбатой спиной дракона тянувшемуся вдоль берега. Сначала предводитель отряда, а затем и остальные, с тоской оглядываясь на восток, поплелись следом. Гидеон выждал некоторое время, пробрался через сплетение ветвей колючего кустарника, что служил ему укрытием, и двинулся по берегу реки, вдоль холма. Он рассчитывал прийти к колодцам раньше чужаков, засесть где-нибудь в отдалении и понаблюдать. Редко встретишь живых, здоровых людей по эту сторону Аноро.

Он оставил позади уже половину пути, как внимание его привлек чуждый этим местам звук. Над рекой разносилось невнятное, но мелодичное бормотание. Берег здесь пророс тростником, и ближе к концу лета вода зацветала и начинала, по всей видимости, смердеть. Кто там мог петь, кроме лягушек, Гидеон не представлял, поэтому, поправив капюшон, полез прятаться в тростник. Вода в заводи стояла, но ещё не позеленела. От каждого движения во все стороны прыскали лягушки, а тростник предательски шуршал. Гидеон замер. Теперь он мог различить слова.

– Красива дева и свежа, а он гниет сто лет. А у неё сгнила душа, что для него секрет. Её ведет он в темный склеп, там злато, серебро. Она позарилась, увы, на мертвое добро..., - песня оборвалась. Его заметили.
– Чего прячешься, брат? Выходи.

Гидеон решительно шагнул вперед. Вода доходила ему до колен, и полы красного тряпья поднялись и плавали вокруг костлявых ног, как ошметки кожи.

– День добрый, брат, - поздоровался певец.

– Где ты?
– Гидеон обернулся.

– На берегу, конечно.