Что не так с Татьяной? Кому она должна деньги? За что? Где ее муж, отец двух детей? Почему она бросила Машу? И, главное, почему мне нельзя лезть в эту историю? Вру. Главный вопрос не этот. Что будет через четырнадцать, нет, уже через тринадцать дней? И что мне делать с тревожной мыслью о том, что Холодильник заболел? По крайней мере, выглядит он так, словно полтора месяца до этого пролежал в больнице.

— Или пил не по-детски! — подсказывает еще одну версию Димка, когда мы нашей компанией сидим вечером в "Уховертке". — С горя, что ты его отвергла!

— Не смешно! — ругаюсь я.

— Почему? — фыркает на меня Ленка. — Я с Димкой согласна. Мой Витька при малейшей проблеме пил, как сволочь последняя.

— Не похоже, — поддерживает меня Костик. — Не такая фигура, чтобы сорок пять дней бухать. Два-три — еще куда ни шло… Я искал инфу про его отсутствие. Нарыл только три недели в Лондоне, причем без Светланы. Неделю в Берлине и Бонне, тоже в одиночку. Остальное время покрыто завесой тайны. Никаких следов.

— Бедненький! — всплескивает руками сердобольная Ленка. — Улетел из страны, чтобы слово сдержать! Представляешь, как ему трудно?! А ты бесчувственная… кукла!

Удивленно смотрю на разгорячившуюся подругу. Откуда такая симпатия к Холодильнику?

— Он тебе за пиар приплачивает? — шучу я грустно.

— Нет! — гордо говорит Ленка и, хихикая, добавляет. — Хотя мог бы. Надо ему намекнуть.

— А что будет, когда данный тебе срок кончится? — спрашивает Димка, отправляя в рот ролл.

— Не знаю, — пожимаю я плечами, уныло разрывая на тарелке греческий салат.

— Мне кажется, что он сделает тебе предложение! Вот увидишь! — горячится Ленка, наматывая на вилку спагетти. — И тебе будет стыдно за свои подозрения!

— Какое предложение? — кручу вилкой у своего виска. — С какого перепугу? Такие люди так не женятся.

— А если сделает всё-таки? — интересуется Димка, поливая следующий ролл соевым соусом. — Что ответишь?

— Ребята! Опомнитесь! Я замуж хочу по любви! — клянусь я, положив правую руку на папку меню. — Максимум, что есть с его стороны, это страсть и досада, идущие рука об руку. Страсть разрослась потому, что не получила выхода и удовлетворения, а досада, потому что не получила немедленного согласия жертвы. Теперь это, как ни смешно звучит, дело чести для отвергнутого мужчины. По таким причинам не женятся. По таким причинам увольняют, уничтожают, короче, выбрасывают из жизни и мстят.

Друзья молча смотрят на меня и не пытаются возражать.

— Будем надеяться, что Александр Юрьевич из тех, кто не мстит женщинам, — выражает мою тайную мысль Костик.

— Вот увидите! — Ленка показывает нам язык. — Это любовь. Внезапная. Сильная. Крышесносная. И он не знал сначала, что с ней делать. А теперь знает и не отступится.

— Вот это и пугает! — сознаюсь я друзьям.

— По твою душу! — смеется надо мной Костик, показывая на вошедшего в бар Матвея.

— А этот тебе нравится? — пытает меня Ленка, пока Матвей, высмотрев наш столик, двигается к нам.

— Нравится, — киваю я подруге. — Но сердце не ёкает. И я не влюблена.

— Печально это слышать, — сетует Матвей, услышавший мои последние слова. — Просто нож в сердце, милая!

— Как вы нашли меня здесь? — подозрительно спрашиваю я.

— Ну… выбор у меня был небольшой, — подсаживаясь к нам за стол, рассказывает Матвей. — Агентство, дом, бар.

— Я могла уехать к родителям, — ворчу я на Дежурного.

— Могла, — миролюбиво соглашается он. — К ним бы я, конечно, не поехал. Нина, у меня есть билеты на премьеру в мюзик-холл. Завтра вечером. Не хотите сходить?

— Не хочу! — традиционно отвечаю я.

— Я хочу! — вмешивается в наш разговор Ленка. — Меня поведете?

Матвей с интересом смотрит на нее, потом говорит:

— Легко! Но только вместе с Ниной!

Ленка больно пихает меня в бок локтем.

— Хорошо! — угрюмо соглашаюсь я. — Но только ради Ленки.

В полдень следующего дня в холле агентства многолюдно. Мы ждем приезда Юрия Александровича. В баре накрыты фуршетные чайно-кофейные столы. Холодильник в черном костюме, белой рубашке и лиловом галстуке стоит с Прохором Васильевичем возле лифта на центральной лестнице и не обращает на меня никакого внимания.

Сегодня я тщательно подбирала одежду: на мне приталенное серо-голубое платье до колен и черное болеро без пуговиц. На нем изысканно смотрится прабабушкина серебряная брошь с бирюзой. Это булавка, к которой прикреплена виноградная гроздь и тончайшие серебряные листья. Только на накладку серо-голубых теней я потратила полчаса. Волосы забрала в низкий хвост.

— У тебя глаза сегодня какие-то генриеттовские, — шепчет мне Димка, лично знающий родительскую кошку Генриетту. — Аж мурашки по коже! Меня айтишники Костиковы спрашивали, не линзы ли у тебя. Глаза, не поймешь какие, зеленые или голубые…