— Он ее не сможет принести! — смеюсь я. — Ее слон не поднимет.

— Чудесно! — радуется Ленка. — А мы с тобой через подъезд и в "Лакмус". Пока он опомнится…

Громкая клубная музыка почти не позволяет разговаривать. К нам за столик через полчаса после нашего прихода просят разрешение подсесть двое высоких симпатичных мужчин спортивного телосложения.

— Пожалуйста-пожалуйста! — стонет Ленка, с которой мы опять допиваем бутылку шампанского. — Чур, блондин мой!

Правда, через десять минут оказывается, что блондин всё-таки… мой. На Ленку он никак не реагирует. Зато брюнет охотно общается с моей подругой и делает ей смешные комплименты.

— Леночка! Вы красивы, как моя мама! А моя мама была мисс своего факультета.

— Агроном-животновод? — хмурится Ленка.

— Почему? — обижается брюнет Виталий. — Журфака.

Молодые люди оказываются хоккеистами, отмечающими очередную победу в клубе.

— Потанцуем? — вежливо спрашивает меня блондин Алексей. У него оригинальная современная прическа: сама стрижка короткая, а на шее длинные локоны. Это чтобы из-под шлема видно было! — догадываюсь я.

— Потанцуем! — соглашаюсь я, и мы выходим на танцпол.

Так и перемежаем шампанское с танцами. Хоккеисты Алексей и Виталий покупают нам еще одну бутылку.

Последний медленный танец становится очень чувственным и почти интимным. Аромат парфюма Алексея с хвойными нотками почему-то кружит голову. Голубые глаза кажутся васильковыми глазами принца. Белокурые локоны умиляют до приступа нежности, и я пропускаю их сквозь пальцы. Алексей наклоняется к моему лицу, проводит большим пальцем по моим губам и осторожно спрашивает:

— Можно?

— Можно, — шепчу я, вытягивая губы трубочкой.

Наклоняющееся ко мне лицо блондина Алексея расплывается и уходит в туман, вместо него всплывает лицо Холодильника и прожигающие насквозь почти черные глаза, открывающие путь в бездну. И я в нее с удовольствием ныряю.

Первыми словами, которые я слышу после выныривания, становятся слова Евгения:

— Была одна таблетка. Они бросили ее в шампанское. Надо промыть желудок.

— Лицо не трогать. Ходить после должны сами. Не перестарайтесь! — это голос Холодильника, совсем рядом со мной.

— Слушаюсь! — ответ Евгения совсем издалека.

— Выпей! — из глубокого доброго сна меня вырывает настойчивый и злой голос Холодильника.

К моим пересохшим губам прикладывают прохладный стакан, вызывающий наслаждение этой своей прохладой. Жидкость неприятная на вкус. Через пару минут чувствую тошноту и головную боль.

Сильные руки поднимают меня и несут. Ванная комната. Это моя ванная комната! Крепкие пальцы берут за шею и наклоняют над раковиной. Меня долго и качественно рвет. Потом знакомые ладони прохладной водой моют мое лицо, доставляя удовольствие и прикосновениями, и мягкостью воды.

— Залезай! — командует большой и смутно знакомый мужчина в черных брюках и белой рубашке с закатанными рукавами и открывает воду в душевой кабине.

— Платье, — напоминаю я старому знакомому, которого я не помню, но который мне точно нравится. Это я помню. — Надо снять.

— Не надо! — хрипло отказывается знакомый, чье имя я не могу вспомнить.

Моё модное серо-голубое платье-рубашка намокает вместе с Ленкиным авторским бельем и французскими чулками. И когда сильная струя душевой лейки ударяет меня в лицо, затылок, шею, я вспоминаю, кто это.

— Вы?! — кричу я, отбиваясь от прохладных струй.

Знаете, что меня пугает больше всего,

кроме страха остаться одному?

Провести всю жизнь не с тем человеком.

Бернард Шоу

Бледная испуганная Ленка, приехавшая ко мне на следующий день, и вполовину не так бледна, как я. Меня без специального грима можно брать хоть в массовку фильма про зомби, хоть в театр на главную роль Гоголевской Панночки. Кожа лица бледная и какая-то прозрачная, круги под глазами сине-серые, а сами глаза тусклые и больные, хотя обычно яркие, голубо-зеленые, как у родительской кошки Генриетты элитной породы Русская голубая.

— Ужас какой! — причитает расстроенная Ленка. — Чувствую себя преступницей! Нинка, прости!

— За что? — вяло и незаинтересованно спрашиваю я, провожая Ленку в гостиную.

— Это ж я тебя потащила в "Лакмус", — виновато вздыхает подруга, осторожно присаживаясь ко мне на диван, на котором я сижу, закутавшись в огромный серый плед крупной вязки, и размышляю о смысле жизни.

— Заметь, я бежала впереди тебя добровольно, — пытаюсь я шутить.

Голова уже не болит: она пустая, как спелый арбуз, даже звенит так же. У меня просто нет сил, никаких и ни на что.