— Потому что ты моя, — легко переходя на "ты", отвечает он, впечатав мое тело в свое, до боли, до нового стона.

— Почему? — снова спрашиваю я. — Кто так решил?

— Я. Я так решил. А я своих решений не меняю, — вторая рука спускается на мое бедро, пострадавшее от встречи со столиком, и начинает ласково растирать место ушиба. — Надо намазать кремом. Снимите платье.

— А мое решение не учитывается? — с трудом справляясь с желанием вцепиться в лицо Холодильника, говорю я.

— Учитывается. Но только положительное, — усмехается мне в рот Хозяин, усиливая нажим на живот и на бедро.

— Это сумасшествие какое-то, — устало шепчу я.

— Вот с этим согласен, — кивает он. — Так что насчет платья?

— Нет. Не сниму, — отвечаю я, вырываясь и отступая на шаг назад. — Даже если вы посадите меня в этой квартире под домашний арест, вы меня не получите и за сто лет.

— Спорное утверждение, — почти смеется он надо мной. — Просто я и вполсилы не старался. Берегу ваши нежные чувства.

Звонок в дверь заставляет меня вздрогнуть. Господи! Почти ночь! Кто это может быть? Никто из Карповых. Без предварительного телефонного звонка они в дверь не позвонят. Ленка? Ночью? Вряд ли.

— Нина Сергеевна! Надо поговорить. Это срочно! — глухой голос за прочной дверью узнаваем. Кирилл Иванович.

Открываю рот, чтобы ответить, что не открою дверь. Но сказать ничего не успеваю. Холодильник прижимает меня к двери, закрывая рот поцелуем.

Следующие минуты, показавшиеся мне часами, тянутся бесконечно. Десять? Пятнадцать? Двадцать? Не знаю. Кирилл Иванович, не замолкая, что-то говорит на лестничной площадке. Холодильник целует меня. Лихорадочно, не останавливаясь ни на секунду, не давая набрать воздуха в легкие.

— Нина! — настойчивый бизнесмен Костров начинает стучать в дверь. — Я не верю, что вы спите. Откройте, мне надо рассказать вам о Саше, Александре Юрьевиче.

Холодильник замирает, на секунду оторвавшись от моих губ и встретившись со мной взглядом, потом снова целует болезненно вспухшие, истерзанные губы, но нежно, едва касаясь.

Но как только я хочу ответить Кириллу Ивановичу, поцелуй углубляется и становится почти безумным. Одной рукой Холодильник берет меня за горло, на другую наматывает мои распущенные русалочьи волосы.

Я влюблён в тебя не больше,

чем ты в меня, и не дай Бог,

полюбить тебя, детка!

Маргарет Митчел "Унесенные ветром"

— Он запретил тебе, но ты всё равно пойдешь? — недоверчиво уточняет Ленка, с которой я разговариваю по скайпу, дожевывая бутерброд с сыром и запивая горячим кофе.

Свой воскресный завтрак я начинаю поздно, поскольку ночь с субботы на воскресенье выдалась странной и тяжелой. Она загнала меня в тупик. Проникновение Холодильника в мою квартиру, его несдержанное поведение, слова о том, что он всё решил и, несмотря на мое сопротивление и нежелание, всё равно не отпустит. Сумасшедшие поцелуи под нескончаемый поток слов Кирилла Ивановича за дверью. И, наконец, мой эмоциональный срыв, напугавший меня и разозливший Хозяина.

Когда глубокий поцелуй Холодильника, схватившего меня за горло и за волосы, становится бесконечным, я вдруг начинаю ощущать возбуждающую тоску. Именно тоску. Странная всё-таки штука — жизнь… Этот красивый, сильный, настойчивый мужчина так добивается моего ответного внимания, что, произойди это в другой ситуации, я бы сдалась после первой атаки. Такому напору вообще сложно сопротивляться. Победить можно только в двух случаях: если ты искренне и по-настоящему любишь кого-то другого или если ты… Нина Симонова-Райская, которая не может себе позволить пойти на обреченные с самого начала запретные отношения. Кто-то другой, может быть, и согласился бы, но я не могу. Воровать у судьбы даже наполненные такой страстью отношения — губить свое будущее, даже если его и нет.

Рука, схватившая волосы и оттягивающая мою голову назад, держит намертво. Рука же на горле совсем не давит, она ласкает, чувственно, страстно. Кожа под ней плавится и стекает под вырез топика Барби-Русалки. И когда ладонь Холодильника начинает опускаться за стекающей кожей под топик, я взрываюсь. Бьюсь в его руках, как глупая курица, которую хозяйка уже поймала на суп и несет к топчану, чтобы отрубить голову. Занятый поцелуем рот издает громкие протестующие стоны. Руки лупят по всему, до чего достают. Прижатое к двери тело дергается без остановки.

Услышав звуки борьбы, Кирилл Иванович за дверью громко говорит:

— Я слышу вас, Нина Сергеевна. У вас что-то случилось? Вы мне откроете?

Раздосадованный моим сопротивлением, Холодильник ослабляет хватку, выпуская мое горло и мои волосы, но не отрывается от моего рта. И тогда я поступаю инстинктивно: я кусаю горячий и настойчивый мужской язык. Подавляя крик, Холодильник резко отпускает меня и шарахается в сторону. Карие глаза, ставшие фатально черными, горят неутоленной страстью и бешенством.