Горий увидел место, где женщина прилегла днем. Поднял с земли обрезки кожи, из которой она делала обувь. Пошел по смятой траве до ручья, оглянулся на резкий запах. Его товарищи не отходили от него, переглянулись... Под молодой осиной в клочьях цветастого сарафана и разодранной шкуры лежало то, что еще вчера было живой женщиной — страшные, еще не обглоданные начисто кости с остатками уже не кровоточащей, но еще не начавшей разлагаться плоти. Большой ворон, молчавший до сих пор, с карканьем перелетел на ель. Он уже выклевал ей глаза и высосал мозг. Лицо, шея впереди, живот, грудь и бедра погибшей были съедены зверями, лишь тонкие кисти и щиколотки синели сквозь бурые пятна свернувшейся крови.

— Заберите ее, — кивнул попутчикам Горий. Скривился, словно брезгуя. — Как-никак человеком была, хоть и с черной душой. Предадим ее огню.

Охотники возвращались домой, завернув останки Миры в ею же сделанную вчера накидку. Пройдя через мост, к вышедшим встречать их детям и старикам, сложили в одной стороне добычу, а с другой положили труп. Орана, стоявшая впереди поселян, едва бросила взгляд на то, что еще вчера было человеком.

— Приготовьте погребальный костер, — бросила коротко через плечо.

Работы оказалось много, мужчины вернулись с богатой добычей. Пока те мылись и переодевались, женщины и старики расчистили место для костра и приготовили вязанку дров снаружи частокола. Никто не видел Свара, да и не искали его.

Но кто-то вошел в большую избу, позвал остальных... встал у входа и не дал войти детям. На веревке, которой был обвязан последний марш лестницы, болталось тело юноши, с вываленным языком и черно-синим лицом...

Сына сожгли вместе с останками матери.

Ворон учуял запах свежей крови, крови и недавно умершей плоти — самый вкусный запах на свете. Он взлетел на конек большой избы, в которую только что вошла Орана. Дух приносил ветер с запада, куда катилось солнце. Расправил крылья и полетел... Летел и чувствовал, что потерял быстроту, разжирел. Месяцы, проведенные в этом затерянном в лесах поселении, явно не пошли ему на пользу. Немного покружил, потеряв след. Вот он... Наверное, мелкий зверь задрал птицу и не утащил, напуганный кем-то или чем-то. Ему достанется первый и самый лучший кусок.

Он опустился на еще теплый труп перепелки и подивился: тушка была целой. Как будто кто-то оторвал голову птице и бросил тут же, чтобы кровь оросила землю и ветер понес теплый дух. Внимательно осмотрел мертвое тельце... Ну да, конечно, как же он не понял с самого начала, что это ловушка! К убитой птице никто не притрагивался. Это приманка! Для зверя или... для него?!

Ворон снова расправил крылья, чтобы взлететь... Как же он отяжелел! Привык к кускам бросаемой ему пищи... Но подняться в воздух он уже не смог. Закрепленная вверху над тушей мастерски скрытая в листве сеть мгновенно накрыла его, заглушив карканье. Он увидел, как спрятавшийся в овраге человек бросился к нему. И тут же узнал его — шаман...

— Не дергайся, — сказал Кхах тихо. — Я знаю, кто ты. И не причиню тебе вреда, если ты мне поможешь.

Он ловко просунул руку под сеть и вытащил птицу, прижав клюв к ее груди так, чтобы ворон не мог его клюнуть. Тот только вращал темнофиолетовым глазом. Человек вывернул когтистые лапы и смотал их веревкой, надел на черную голову жертвы кожаный, дурно пахнущий мертвым ястребом колпак и засунул птицу в мешок. Каркай не каркай — никто не услышит... Шаман оглянулся, спрятал уже ненужную сеть, засунул убитую перепелку за пояс, свистнул, резво взобрался на вышедшего из леса буланого конька и повернул его к чаще.

Кхах почти не понукал коня. Лошадь сама знала дорогу, ловко пробиралась между деревьями, потом начала подыматься в гору, вновь спускаться, пересекала броды. Опустилась ночь, но маленькая лошадка останавливалась лишь по нужде. Не слезал и шаман с нее, пока рано утром не услышал знакомый шум воды. Конек вышел на берег, к хорошо спрятанной среди ельника избушке.

Всадник пересек бурную реку, слез с лошади и снял с нее веревочную уздечку. Бесшумно двинулся к дому, озираясь кругом, как зверь, сжимая в руках длинный кривой нож и раздувая и так широкие ноздри, словно услышал чужой запах. Ворон сзади в мешке заворочался, издал глухой звук. Кхах молчал, ставил ноги осторожно, будто шел по льду. Подошел к избушке и дотронулся до комка свежей грязи на сходцах.

 Поднес к глазам налипшую глину с обрывком травы, понюхал. Мягко толкнул дверь, та открылась не скрипнув, но впустив внутрь солнечный луч.

Этот луч и разбудил того, кто спал на лавке: маленькая головка с соломенными волосами вскинулась на тонкой шее. Девушка, нагая и очень юная, прикрываясь, прижимала к груди снятое холщовое платье.

Шаман обвел взглядом избушку. Девочка забилась в угол лежанки и поспешно пыталась натянуть сарафан, который был ей явно велик. Больше никого не было. На полу лежала обувка — смятые куски кожи, в которые заворачивались ноги, без подошв и каблуков.

— Чья ты будешь? Что здесь делаешь? — насупился шаман и вложил нож в ножны.

Надевшая уже платье девушка совсем вжалась в угол и ничего не говорила.

— Ну, отвечай! — повысил голос Кхах, подходя к незваной гостье. Она еще больше сжалась в комочек и закрыла глаза, как будто ожидала, что он ее не заметит, если она сама не будет на него смотреть. Хозяин избушки сел рядом. — Ты бежишь к кому-то или от кого-то?

— От кого-то, — прошептала девушка, распахнув серые глаза. Шаман провел рукой по выбившимся у лба соломенным волосам.