— Вы думаете, что второй солдат ее сумеет защитить? Да и мальчик ничего не сможет поделать против взрослого мужчины...

— Верон, вы когда-нибудь видели, как обучают лошадей или собак?

— Честно говоря, воспитание животных находится за пределами сферы моих интересов.

— Хорошо. У вас были дети?

— К сожалению, нет...

— О, боги, вы меня утомляете! Как вы считаете, если ходить за маленьким ребенком и не давать ему шага ступить, он когда-нибудь научится что-то делать самостоятельно?

Министр вздохнул, и внимательно наблюдающий его Тарис заметил облегчение в глазах собеседника.

— Но вы ведь не можете оставить ребенка в комнате, где горит очаг с открытой печной заслонкой!

— Верон, не принимайте все буквально. Кавада не ребенок. К вашему сведению, она может обращаться с холодным оружием лучше вас. Она уже обжигалась. Пусть научится закрывать печную заслонку самостоятельно. Разумеется, я прослежу за этим.

— Но ведь вы со мной! Как вы можете быть уверены в том, что там сейчас происходит?

— Могу. Эти солдаты не любят друг друга. Более того, они враги и не смогут договориться. Если бы они были достаточно умны для этого, я бы ее с ними не оставил. И с ней все-таки мальчик. Поверьте мне, вы его недооцениваете. До наступления темноты можете быть спокойны.

— А... с наступлением темноты?

— Я буду поблизости... Но знаете, что беспокоит меня?

— Нет...

— Ваше поведение, — и, поскольку Верон молчал, граф продолжал: — Вы настолько влюблены в астролога, что осмелились выразить заботу о ней передо мной?

— Я... я подумал, что мы друзья — все трое... — глаза министра забегали.

— Вы знаете старинную мудрость, что можно быть либо умным, либо влюбленным? Так вот, в разговоре с Кавадой или о Каваде вы теряете весь свой ум. И вашу осторожность, что меня начинает пугать. Мы, кажется, едем знакомиться с вашей невестой?

— Тарис, — Верон поднял на него блестящие глаза. — Я не хочу скрывать, что мне нравится Кавада. Вы прекрасно понимаете, что она не может не нравиться. На днях вы обозначились, что в скором времени объявите свое настоящее имя и будете искать руки одной из дочерей шаха Дра-вийского царства. Если есть возможность, что вы оставите нашего астролога одну, пожалуйста, скажите мне сейчас.

— Что это изменит?

— Я не женюсь. Я ни в коем случае не буду путаться ни у кого под ногами. Но в тот момент, когда вы решите поменять женщину, я ей предложу все, что у меня есть. И вас не будет мучить совесть.

Бен расхохотался по-настоящему весело.

— Верон, я вас разочарую: у меня нет совести. Или, скажем так, она мне не мешает жить, — он посмотрел в ту сторону, откуда они уехали. — Ваша открытость со мной делает вам честь. Не хочу скрывать, что вы мне нравитесь все больше и больше... Поэтому, наверное, надо прояснить ситуацию. Я никогда не оставлю Каваду одну, пока жив кто-то из нас двоих. А, судя по всему, жить я буду долго. Эта женщина пустила глубокие корни и в моей жизни, и в сердце. Факт моей будущей женитьбы ни на что не повлияет. Так что шансов у вас нет, можете сочетаться браком с легким сердцем.

— Благодарю вас за откровенность, — министр опустил глаза. — Давайте закончим этот разговор. Я все понял. Так что мы продолжаем путь в имение Сияр... или я его продолжу один?

— Зная вашу способность к верховой езде, предлагаю остаться здесь и ждать моего возвращения. Дабы к вашей невесте не прискакал один конь, а вы не сломали шею где-нибудь по дороге. Я даже припас для вас занятие: постарайтесь научиться ловить рыбу.

— Но как? Голыми руками?

— Нет. Поучитесь поражать цель из лука. У вас полдня на тренировку...

Солнце катилось по небу, как стекает капля с медленно наклоняющегося листа. Дувший весь день северный ветер внезапно стих перед самым закатом, и неожиданно распелись птицы. Из них особенно выделялся полевой жаворонок, и его песня была так печальна и страстна, что всадник остановил коня и спешился. Разогретый воздух поднимался от степи вверх, и его движение физически ощущалось и даже, казалось, было заметно по дрожанию бесцветного пространства, переходящего в небо.

Жаворонок прекратил пение, и графу до боли в сердце захотелось снова услышать ее, эту трепетную мелодию жизни... Он лег на землю лицом вниз, почувствовав сразу ударивший в нос крепкий, горький запах полыни.

 Как он любил вдыхать ароматы степи! Жаворонок, наверное, улетел, подумал Тарис и загрустил... Нет, он его подождет, вдруг маленький серый комочек живой плоти встряхнется и продолжит свою вечернюю песню. Лежал и вдыхал горячий зной, поднимающийся от земли. Привыкнув к запахам, различил тонкий тимьян, смолистый можжевельник. Куда подевался этот жаворонок? Одни перепела... Их звуки не трогают сердце.

Он расслабился всем телом, представив, что растекается по степи, и вдруг подумал о смерти... Если души не уходят сразу в другой мир, куда они деваются? Почему мир живых так накрепко защищен от мира мертвых? И кем? Кавада умеет разговаривать с мертвыми...