— Знаю я эту болезнь. Не проходит она, — Орана сурово посмотрела на нее. — Всю жизнь, сколько жить будет, падать ему и валяться в беспамятстве суждено. Не сможет он стать хозяином. Слабым быть ему, в уходе нуждаться... Другие дети у тебя есть. У братьев мужа твоего тоже есть дети. Так боги распорядились...

— Как, как они распорядились? — зашептала горячим шепотом Мира. — Что быть ему больным всю жизнь? Да мало ли больных на свете, мало ли калек! Мало ли выживают после серьезных, тяжелых ранений и продолжают жить дальше! И как живут!

— Не о том ты говоришь, Мира, — оборвала ее Орана. — Бывает, воин или охотник и конечность потеряет, да тело все равно здоровым остается. И однорукие, и безрукие, и безногие порой выживают — да остальное на месте, и голова разум не теряет! А эта болезнь терзать его будет всю жизнь. Не быть ему ни воином, ни охотником, ни просто надолго от полатей отлучиться, настигнет в любую минуту падучая эта... Если как тогда, в первый раз, верхом будет — затопчет его конь. Как вчера, да никто не придет на помощь — умрет от кровопотери; замерзнет, если зимой... Не приставишь ты к нему няньку на всю оставшуюся жизнь!

— Приставлю, приставлю, Орана! Сейчас еще моего здоровья хватит, а потом найду ему девушку хорошую, любящую, чтобы не спускала глаз с него...

— Он мужчина, Мира, — покачала головой старуха. — А ты готовишь ему жизнь спеленатого младенца...

— Первенец он мой, — несчастная мать прижала руки к груди и подняла на Орану пылающие глаза, — такой сладкий... такой нежный...

— Негоже разделять детей на любимых и нелюбимых, забывать свой долг...

— Нет у меня любимых и нелюбимых. Только самый ласковый он, самый чуткий, самый добрый...

— Не ребенок он уже. В его годы надо быть охотником, уметь защищать людей...

— Да как же ему стать охотником, — расширила и без того огромные глаза Мира. — Ты же сама говоришь, что как случится с ним эта болезнь, погибнет он тут же без присмотра! А если это в бою, в походе приключится... мне даже представить страшно!

— Вот видишь, даже представить страшно... Не может он мужчиной быть, от печки отойти... Какую жизнь ты ему готовишь? Калеки?

— Всегда, всегда, когда мужчины уходят, в поселении кто-то остается. Одни за домами следят, за детьми... другие еду готовят, за скотиной ходят...

— Так и тут не быть ему хозяином! Упадет, головой об угол дома ударится или в печку попадет и сгорит, еще и пожар учинит... В хлеву случится это с ним — затопчет его скотина, если сам не убьется...

— А если кто-то будет рядом, так обережет его... не так часто с ним оно и случается... А если лекарство будет, может, вообще болезнь отступит, — не сдавалась Мира.

— Не отступает эта болезнь, — покачала головой Орана. — Знаю я ее. Не делай ты из мужчины калеку, ребенка спеленатого...

— Нежный он у меня... ласковый такой... с детками будет... водить их будет... сказки сказывать... Все равно надо, чтобы за детками кто-то следил — пусть он следит!

— Против жизни ты идешь, — с осуждением проговорила старуха. — Забыла обо всем, кроме первенца своего. Продалась чужеземцам, мужа погубила, родных... А теперь-то что? Где найдешь лекарство?

— Как ты узнала? — Мира прижала руки к груди. — Кто еще знает, кроме тебя?

— Знает один человек — знают все. Даневан тебе лазутчика посылал с травой лечебной? Вот этот посланник потом у костра с охотниками погрелся, да все им и рассказал... А те пошли на все стороны, да тоже на ночь с людьми останавливались... Пройдет скоро слух по всему Северу. А если не пройдет, все равно люди знать будут... Нехорошее ты дело затеяла. Забыла о других детях, мужа предала, братьев его... Все равно ведь сына своего не спасешь!

— Спасу! Помоги мне! Помоги мне, Орана... Колдунья ты, знаю... Помоги найти это лекарство!

— И не проси меня, — гостья отвернулась от хозяйки. — Своя у меня дорога, свой путь. Хочешь грех на душу брать — твое дело, не буду тебе содействовать.

— Не говори никому, а?

— Чего не говорить?

— Не говори, что я чужеземцам продалась...

— Я не скажу, но слух все равно идет, сильным полозом ползет...

— Орана, помоги мне траву найти лечебную... Ты ведь тоже мать! Великой Матерью называют тебя...

— По другой причине меня так называют, — перебила ее старуха.

— Помоги, — шептала Мира, впиваясь в нее безумными глазами. — Если уж лекари Валласа знают траву, что предупреждает припадки, неужели ты ее не знаешь? Слухами о твоей великой мудрости полнится земля наша...

— Знаю я ее, знаю! — воскликнула Орана. — Да не скажу тебе! Ибо сама разумеешь, что когда дом в огне, не немощных да больных спасать надо в первую очередь, а молодых и здоровых! Если волки не будут убивать больных оленей, здоровые звери переведутся... Негоже человеку возомнить себя богом! Раз дана была сыну твоему болезнь эта — смирись! Его судьба не твоя! Да, мы, женщины, рожаем детей... Но их жизнь — не наша жизнь! И великий грех вмешиваться в промысел богов, мешать ткущейся паутине матери-судьбы. Смирись! Пока еще окончательно душу не убила свою, смирись! Займись другими детьми. Моли богов о возвращении мужа и родичей. А сын твой пусть с мужеством примет уготованную ему судьбу.