– Приве-е-е-е-т! – промурлыкали они.

– Это мои соседки! – Сестра говорила с каким-то полуистерическим придыханием, как слабоумная чирлидерша. Мне было грустно. Эмили продолжала тараторить. Соседки по комнате так и остались стоять вокруг нее. Они были похожи на цепких приставучих обезьянок. Одна из них взяла сестру за руку; другая положила голову на плечо Эмили. Третья обвила ее рукой за талию. Все три обезьянки радостно улыбались мне. Распахнутые глаза, широкие улыбки. А брови-то где?

Когда нам было пора уходить, вид у Эмили сделался такой тревожный, что я чуть не расплакалась. И обняла сестру, чего не делала уже лет десять. Потом мы уехали.

Следующие несколько дней наша семья провела в дороге, пересекая пустыню на взятой в аренду машине. Я сидела на заднем сиденье рядом с Филом. И беспрестанно думала о сестре. Эмили была хулиганкой и задирой, но еще она была любящим, ласковым и полным жизни существом. Однажды она в течение месяца прятала от родителей котенка в полуподвальном этаже. Она была гениальной няней – в других семьях ее обожали. Когда братишка только начинал ходить, она брала его на руки и носила у себя на бедре. Она пекла на кухне печенье. Она делала все, чего не делала мама. Она научила меня брить ноги. Когда Эмили сражалась с отцом, она защищала и меня тоже. А теперь она только и могла выщипывать брови.

Была уже ночь, когда мы добрались до Вегаса. Я никогда не бывала там прежде. Прижав лоб к стеклу, я разглядывала Стрип.

– О чем думаешь, Кейт? – спросил папа. Но я не стала с ним говорить.

Когда мы вернулись домой, письма продолжали приходить.

«Завтра начинаю принимать золофт [23] , который ты мне прислал, – писала Эмили папе. – Весь здешний персонал считает, что это странно, потому что мне и так хорошо».

«Меня очень беспокоит Кейтлин. – Так начиналось послание Эмили папе (передо мной лежит пачка ее писем, так что не удивляйтесь). – Кажется, она сильно расстроена! Написала, что любит меня, скучает и хочет, чтобы я вернулась!»

Это письмо датировано 9 сентября 1996 года – днем накануне моего четырнадцатилетия.

«Расстроена» – это верно сказано. Родители говорили, что с отъездом Эмили в Юту в семье водворится мир. Но последнего так и не случилось. Папин стресс усилился – а с ним и плохое настроение. Он беспрестанно орал, хотя ему уже никто не отвечал криком (мы с мамой и братом не отличались бунтарством – мы просто запирались у себя). Но сейчас, когда Эмили уехала, орал он преимущественно на меня.

– ЧЕРТ ПОБЕРИ, КЕЙТ! – взрывался папа, когда я вела себя «гипер» (слишком много болтала) за ужином. И ударял кулаком по столу, так что винные бокалы подпрыгивали. Порой даже Бенни-Мишка вставал и уходил из столовой. – МЕНЯ ТОШНИТ ОТ ВЗДОРА, КОТОРЫЙ ТЫ НЕСЕШЬ!

Я никогда не орала в ответ, как сестра, – просто замолкала.

Но в душе у меня все кипело от злости.

Что… я… ему такого… сделала? Понимаете?

Я просыпалась посреди ночи и, уставившись в темноте в потолок, размышляла об этом.

К тому времени Мими переехала в другой штат, оставив папу один на один с проблемами Качина-лейн, 7800. И он решил продать дом. Впрочем, сначала он получил предложение о сдаче внаем, так что мы вчетвером перебрались в маленький домик для гостей. Мой младший братишка спал на детской кроватке в комнате родителей. У меня была отдельная спальня, но мне, как и раньше, казалось, что семья располагается где-то надо мной. Теперь у меня не осталось убежища – полуподвала, где можно было пересидеть очередную бурю. А бури по-прежнему случались – и нередко. Отца могла вывести из себя любая мелочь.

Однажды вечером перед ужином я подошла к столу, намереваясь сесть. На моем стуле лежал диск «Pussy Whipped» группы Bikini Kill. Где он его взял? Когда побывал у меня в комнате?

– Можешь забыть о лыжном походе в будущие выходные, КРОШКА, – прорычал отец (он часто меня так звал).

Я смерть как хотела отправиться с классом в этот поход. В слезах я повернулась к матери.

– Прости, – сказала мама. По-видимому, она мне сочувствовала. – Ничего не поделаешь. Папа так решил.

Потом все повторилось: я спустилась к ужину, а на стуле у меня лежала принадлежавшая моей подружке Кейл футболка с группой Cypress Hill и изображением конопляного листа. Папа рылся у меня в шкафу? Мне было жутко стыдно.

– ЦЕЛЫЙ МЕСЯЦ НИКАКИХ ПОДРУГ В ДОМЕ! – рявкнул отец.

Господи! Да отстанет он от меня когда-нибудь?

Нет. Напряжение лишь нарастало. Я чувствовала себя как в западне. Отец ненавидел мою манеру одеваться – в платья-комбинашки с блошиных рынков, как Кортни и Кейт Мосс. Я весила тридцать восемь килограммов; вид у меня был вовсе не отвратительный. Я пыталась одеваться в стиле гранж! Отец заставил меня каждое утро проверяться в кабинете замдиректора школы. Эти проверки одежды были весьма унизительными. Половина парней-старшеклассников носили рубашки с «HEY НО LET’S GO» группы Ramones. Какая несправедливость!

– Ненавижу его! – рыдала я у матери на плече.

– Папа тебя очень любит, – убеждала она меня. Но любовью тут и не пахло. Скорее, папа, потеряв контроль над старшей дочерью, теперь был одержим контролем над младшей.

Думаете, я преувеличиваю?

– СЛОВО «ФЕМИНИЗМ» В ЭТОМ ДОМЕ БОЛЬШЕ НЕ УПОТРЕБЛЯТЬ! – орет мне папа, вскочив из-за стола (видимо, я… болтала про феминизм?). Лицо у него цвета фуксии. Он вне себя. – ЭТО СЛОВО ЗАПРЕЩЕНО, ЧЕРТ ПОБЕРИ!

Я изумленно гляжу на мать, но она молчит. Серьезно?