Хуже абортов могут быть только рассказы об абортах. Согласны? Если вы чересчур брезгливы, советую пролистать пару страниц. Убийство, знаете ли, вещь довольно грязная.

Вскоре после возвращения домой мать отвезла меня в клинику в Вашингтоне. Она заполнила бланк родительского согласия, пока я ждала в приемной, битком забитой девушками и их парнями, потому что врач опаздывал. Он ехал на машине из Филадельфии. На улице стояла жара. Я коротала время в благотворительном магазинчике на парковке торгового центра.

Через несколько часов подошла моя очередь. Я положила ноги на держатели. Врач ввел в шейку матки анестетик, но я все время бодрствовала. Мама отказалась от общего наркоза – откуда ей было знать. Огромная ошибка. (Перед абортом всегда требуйте общий наркоз – тогда все закончится в мгновение ока.) Боль была дикая. Не просто боль – настоящая пытка. Я лежала распластанная на столе и… вся вибрировала под действием вакуумного насоса. Помните ту сцену из фильма «Принцесса-невеста», когда усатого бандита накачивают водой – там ведь так было? – и все его тело дрожит и трясется? А смотреть на это почти невыносимо? Вот каким это событие запечатлелось у меня в памяти. Вдобавок я еще и наблюдала, что из меня выходит, поскольку там была емкость, накрытая бумажным конусом с прорезью, и конус покосился. И я все видела собственными глазами.

Потом все закончилось. Я сидела в послеоперационной палате перед тарелкой с печеньем, которое там всегда дают, и рыдала. Громко. Просто неудержимо. Мне не верилось, что со мной такое случилось. Я была в ужасе. Меня по-прежнему трясло, словно насос все еще работал, вытягивая из меня внутренности. Кошмарная процедура. Очень жестокая. Больше похожая на убийство. Она и ощущалась как убийство. Долой политкорректность. Я честно рассказываю, что чувствовала тогда.

Мои рыдания начали действовать на других девочек. Медсестра выбежала и нашла маму. Та пришла и села рядом со мной.

– Ш-ш-ш… – проговорила мама, неловко похлопав меня по спине, словно я подавилась. Гребаная неловкость. Мама просто не знала, что делать.

Я все еще ревела, когда мы наконец вышли на парковку. Мы забрались в раскаленную от жары машину и несколько минут просто сидели. Видимо, мама ждала, пока я успокоюсь, но я продолжала плакать навзрыд на пассажирском сиденье. Наконец мама не выдержала. Она вышла и начала звонить по мобильному. Потом села за руль.

Когда мы приехали домой, там было пусто – будний день, примерно час пополудни. Слезы наконец иссякли. Я отправилась спать. Когда проснулась, вокруг было темно. Пахло кровью. На тумбочке возле кровати лежала маленькая оранжевая пластиковая бутылочка с несколькими таблетками. Я прочла этикетку: ксанакс. Ниже значилась фамилия врача, выписавшего рецепт. Это был мой папа.

Я-то полагала, что аборт во втором триместре беременности был вишенкой на торте самой несчастной юности всех времен и народов, но, как оказалось, это почетное звание принадлежало письму из колледжа Барда, уведомлявшему меня о том, что мое имя более не фигурирует в списках поступивших. Меня не то чтобы исключили из вуза через полтора месяца после поступления – меня выпихнули еще до того, как я вообще там появилась. Упс.

Дома мне было не по себе, и это еще мягко сказано. Я ждала, что папа поможет мне, но так и не дождалась. Наоборот, он со мной не разговаривал и вообще меня не замечал – а так было даже хуже.

Так что я при любой возможности пыталась смыться из дома. Каждое утро я с облегчением отправлялась на метро в подготовительную школу Эмерсон в районе Дюпонт-Серкл. Ее даже школой не назовешь – просто несколько аудиторий в обычном городском здании. Сплошное недоразумение. Ученики курили на крыльце травку; и всем было плевать. Обучение в Эмерсоне оплачивалось поурочно (именно там я наконец-таки получила аттестат зрелости); соответственно, она была под завязку набита богатенькими изгоями, которых вытурили из Сент-Олбанса и Джорджтаун-Дэй [34] .

Я отлично вписалась в эту компанию. В первый же день пребывания в Эмерсоне, спустя четыре часа, я уже сидела на заднем сиденье «ауди» у Burger King на Коннектикут-авеню, курила траву и слушала Big L. Хихикала у кого-то на коленях. Вы же меня знаете. Это в обед. А после уроков все поехали выпивать в бутик-отель The Mansion на О-стрит. Были там когда-нибудь? Одно из моих любимых мест в Вашингтоне. Это три объединенных таунхауса, где полно укромных переходов, черных лестниц и потайных дверей – как в готическом ужастике! Наверху есть двухэтажный бревенчатый зал и полно других тематических номеров; любой предмет обстановки можно купить, даже туалетную бумагу. Там жила Роза Паркс [35] . В саду есть бассейн, куда мы и отправились в тот первый день. Я хлебнула лишку и свалилась в воды, как Брайан Джонс [36] (только не так круто).

Проснулась я на кожаном диване в подвальной звукозаписывающей студии, рядом с парнем, который хлебал пиво.

– Ты каталась по земле, – сообщил он мне. Знакомое дело. – В кустах!

Он вытащил меня из бассейна и посадил на заднее сиденье своей машины. Таковы романтические обстоятельства знакомства с моим летним бойфрендом Оскаром.

Следующие два месяца я провела в «БМВ», принадлежавшем отцу Оскара. У ног позвякивали пустые бутылки из-под пива Corona, а я сидела с закрытыми глазами и молилась, чтобы не погибнуть! В нашей школьной тусовке все садились за руль пьяными. Поголовно! Оскар был на короткой ноге с сыном одного очень известного политика. Мы втроем катались в его «олдсмобиле» по северо-западу Вашингтона и парковались под уличным фонарем. Прямо за нами тормозила машина президентской охраны. Оскар и Сын Политика около часа сидели в машине, открывая одну банку пива за другой, и болтали. А когда час спустя Сын Политика заводил машину, сотрудники охраны даже не думали сломя голову бросаться к нему и отбирать ключи зажигания или типа того. (Впрочем, однажды на вечеринке в загородном доме они в мгновение ока конфисковали у кого-то из присутствующих одноразовый фотоаппарат.)