Шрифт:
18
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
красноармейцев. Начали стрелять. Одна из пуль просвистела рядом с головами папы и мамы. Выстрелы услышали в селе. На помощь бросились мужики. Отбили родителей, проводили до самого дома.
В ходу были разные провокации. Как-то вечером вооруженные люди ворвались в дом. Где оружие? Где его прячете? Обыск, всё вверх дном. Угрозы расправы. На шум сбежались соседи. Я помню, как много было людей. Во дворе, вокруг дома. Зашли в дом, встали на защиту. В это время один из военных решил подложить свое оружие, спрятав на вешалке в коридоре. Его схватили буквально за руку. Завязалась драка и наш дом очистили от непрошеных гостей.
Но больше всего расстраивало папу предательство. В наш дом постоянно тянулись люди. Религиозные чувства были еще крепки и верующие с трудом понимали и принимали церковные реформы, которые проводились под давлением новой власти. Не принял обновленчество и мой папа. Все, кто остался верен канонам, шли в его приход. По церковным праздникам у нас в доме собиралось такое количество верующих, что пройти свободно мы не могли. Многие оставались ночевать. Всех надо было накормить, обогреть. Заботы о прихожанах ложились на плечи мамы. После службы шли долгие разговоры и беседы на религиозные темы. Папа читал Библию и Евангелие. Разъяснял их содержание. Помню особый интерес проявляла прихожанка из Судженки Ефросинья. Искала утешение
<j€) ig Оф
С. Г Федина
в молитвах, жаловалась на трудную жизнь. Часто мы оставляли её на ночь, поддерживали как могли. Когда папу арестовали, на допросах он узнал, что Ефросинья агент ОГПУ, и она готовила его арест.
Арестовывали папу несколько раз. Держали по нескольку дней и отпускали, а порой задерживали и на месяц, поэтому мама каждый раз, когда папу вызывали в ГПУ, отправляла с ним старшего брата Колю. В тот раз, о котором хочу рассказать, папу вызвал сам начальник ГПУ. Коля остался на улице, но видел через открытое окно сидящего за столом хозяина кабинета и тоже сидящего напротив него нашего папу. Они о чем-то разговаривали на повышенных тонах. Затем начальник ГПУ стал грозить папе наганом, а тот в ответ указательным пальцем. Но папу в этот раз не арестовали. Домой он пришел расстроенный, потом рассказал, что от него требовали: как благочинный он должен доносить на священнослужителей своих приходов. Доносить в ГПУ, что крамольного для власти говорят ему на исповедях. Папа ответил, что он священник, а не доносчик. Что касается расстрела, то смерти он не боится. На этом и расстались.
Вскоре к нам пришла пожилая женщина, одна из постоянных прихожанок, и попросила папу окрестить её внука, но у неё дома. Якобы, сын не может сделать это открыто. Для того времени просьба вполне понятная. Когда папа закончил обряд крещения, в комнату вошел начальник ГПУ. Папа решил, что все
20
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
подстроено и его сейчас арестуют, поскольку исполнять требы на дому запрещено законом. Но услышал совсем неожиданное: «Отец Георгий, Вы только что окрестили моего сына, и надеюсь, это останется нашей тайной». Значит, как решил папа, тот разговор и угрозы в кабинете ГПУ, были проверкой его преданности исполняемому долгу священнослужителя. Такое было время.
Последний раз папу арестовали 5 апреля 1932 года. Мы, старшие дети, уже несколько лет жили в других городах. Как забирали папу, знаю со слов сестры Веры. Она была за старшую. Приехала целая бригада ГПУ. С вечера до утра вели обыск. Перевернули всё, разбросали по всему дому фотографии, которые хранились в большом сундуке, письма, книги. Потом собрали все это в мешки. Больше всего интересовали книги в богатых переплетах. Забрали Библию, Евангелие, другие священные издания. И после такого тщательного обыска своему начальнику доложили, что нужное не нашли.
— А что вы ищете? — поинтересовался папа. Старший ответил, что искали книгу «Сионские протоколы». «Так вот она», — сказал папа, указав на раскрытую книгу на его столе. Книгу забрали и велели папе собираться. В это время к нам зашел сосед Егор Роидин . Он видел, что в доме милиция, и пришел узнать в чем дело. Соседа забрали вместе с папой, посадили обоих в сани и повезли.
21
Мама и сестра Вера смотрели в окно, как их увозят. Папа стоял на коленях в рясе, с протоиерейским крестом на груди поверх одежды, прощался со своим домом и семьей, благословлял маму и Веру. Это прощание Вера помнила до конца своей жизни. Больше папу она никогда не видела!
В милиции Егора Роидина допросили и отпустили, а папу увезли в Томск, где судили тройкой ОГПУ, дали три года заключения и отправили в тюрьму города Мариинска. В Мариинской тюрьме начальник первым делом велел папе снять с себя крест, но папа ответил: «Если имеете право, то снимайте его сами!» Тогда папу посадили в маленькую камеру, сырую и темную. Все время раздавались дикие звуки, шум, крики, визг, свист... Так папа просидел трое суток, но креста не снял. Тогда его перевели в камеру, переполненную уголовниками, где можно было только стоять. Так он и стоял, держа в руках цепь с крестом. Сколько он так простоял — неизвестно, то ли уснул, то ли потерял сознание, но когда очнулся, в руках была только цепь, крест исчез. Все это он рассказал мне при встрече в Мариинской тюрьме, куда меня привезли после ареста в 1937 году.
А тогда, где находится папа мы не знали. Не знали, что с ним. В Томске, куда отправили папу, долго ничего не говорили. Когда же, наконец, маме разрешили приехать к нему на свидание в Мариинскую тюрьму, она его не узнала — перед ней был седой измученный
22
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
старик, а ведь папе тогда было всего сорок девять лет! В Мариинске папа работал столяром, делал мебель для вольнонаемных работников. Ему давали пропуск, когда нужно было что-то сделать на дому. Когда мама приезжала на свидание, также давали пропуск и отпускали в город. Самое странное, что ему даже разрешали исповедовать больных и умирающих заключенных, даже разрешили маме привезти ему все необходимое для исповеди. Но когда закончился срок — три года — его вызвали в комендатуру и объявили, что добавили новый — еще три года, так как он не перевоспитался. До конца нового срока папа не дожил. Его расстреляли 21 декабря 1937 года.