Шрифт:
Камеры следственного изолятора были расположены так, что из окон женского туалета было видно окно соседней с нами камеры. И вот когда на другой день я взглянула на это окно, то увидела мужчину, который улыбался мне и махал рукой. Это был лысый, заросший густой бородой человек. Что это Иван, я даже не могла подумать. Когда вернулась в камеру, пришла бумажка, где было написано: «Неужели ты меня не узнаешь? Это я, Иван».
Через несколько дней, у меня появилась возможность вновь увидеть мужа. Надо было прибраться в коридоре. Дежурный открыл дверь нашей камеры и попросил кого-нибудь выйти и выполнить эту работу. Наши женщины ответили ему, что подследственные не обязаны заниматься уборкой. Тогда я сказала, что пойду, приберу. И вот когда подметала коридор, моего мужа привели в туалет. Он остановился в помещении, где находились умывальники. Когда дежурный пошел за другим заключенным, я поняла, что другой возможности поговорить с Иваном у меня больше не будет.
Его били по нескольку часов и по нескольку раз в сутки, пытали, применяли разные методы допроса, ставили к стенке и, припирали к ней штыками. В конце
36
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
концов, он не выдержал, и
подписал все, что от него
требовали. Мы успели по-
прощаться. В нашем отде-
лении был один добрый
дежурный, он узнал, что
мы с мужем сидим в со-
седних камерах. Когда бы-
ла возможность, спраши-
вал, что передать мужу, и
передавал мне весточки от
него. А однажды в его де-
журство подозвал меня к
волчку в двери и тихо со-
общил, что Ивана увозят в
подвал НКВД. До сих пор
слышу тяжелые шаги охранников. Как открывают
дверь соседней камеры. Гулкое в пустом коридоре:
«Мельников, с вещами на выход».
Когда Иван поравнялся с нашей дверью, он сказал: «Прощай, меня повели». Это были последние слова, которые я от него услышала. Потом только скрежет железных ворот напротив нашего окна, шум мотора «черного ворона» и все! Через несколько дней меня привезли в тот же подвал на допрос. И я услышала в коридоре голос дежурного: «Мельникова на допрос к следователю». «Кого — его или ее?» — переспросил охранник. Ответ был: «Его». В 1996 году на мой запрос
Митрополит Никифор
(Асташевский) крестный
37
об Иване мне ответили, что Мельников Иван Григорьевич был расстрелян 10 сентября 1937 года.
На допросах мне постоянно говорили, что я дочь врага народа, что в нашем роду много священнослужителей, мой отец — протоиерей, который находится в заключении. Мой прадед, митрополит Никифор, который служил в Новосибирске, умер 30 апреля 1937 года. В этот день за ним пришли, но у него были врачи и не дали арестовать дедушку. Так он при них умер. Господь не допустил, чтобы над ним надругались. И следователь мне говорил: «Жаль, что мы не успели его взять!» На что я ему ответила: «Да, жаль, что одна пуля у вас осталась целая!» Меня обвиняли в связи с Японо-Германскими фашистами. Якобы наш руководитель — епископ Мелентий — находится на Гавайских островах. Много было таких допросов, абсурдных обвинений.
Слава Богу, я не испытала насилия, пыток, но подписывать ничего не соглашалась. И вот меня спрашивают: «Веришь в Бога?» Как я могла отказаться от Бога, когда ждала, что меня вот-вот расстреляют или самое меньшее дадут срок? Как я могу без Бога пройти такое испытание? Мой ответ был: «Да, в Бога я верю!» Следователь вскочил со стула, закричал: «Как ты могла, верующая, быть учительницей, заниматься с детьми?» Я ответила, что на эти темы мы с детьми не говорили. Он подал мне ручку: «Распишись, что веришь в Бога!» Я ответила: «Что верю в Бога, подпишу», и поставила свою подпись. «Вот ты и подписала свой
38
ВЕРЮ, ПОМНЮ, ЛЮБЛЮ...
приговор», — сказал следователь. Но мне уже было безразлично, что со мной сделают.
Меня увели в камеру, где были две сестры, тоже учительницы, уже осужденные. Им дали по восемь лет лишения свободы. На следующий день мне объявили приговор тройки ОГПУ — по статье 58-10, срок — десять лет лишения свободы и пять лет ссылки. 15 лет!!!
Приговор я приняла спокойно, словно поставила точку в длинной истории, где были надежды, ожидания, предчувствия тревоги и испытания. Они проверяли на прочность всё: твою любовь, веру... Эта часть жизни была пройдена. Теперь нужны новые силы. Впереди новый, незнакомый мир. И как вызов ему прозвучала моя просьба дать мне закурить. Сестры, мои соседки по камере, курили. Мне дали папиросу, я ее искурила, попросила еще, дали еще одну, это была вторая и последняя в моей жизни выкуренная папироса. После неё я сразу уснула. А ночью меня разбудили. Нас выводили на этап. Объявили, что идем на пересылку в Мариинскую тюрьму, туда, где сидел мой папа.