— Я не смогу спунктировать, — проглотив гордость, призналась Вера. — А хирурги… У них остановка на операции.

Иннокентий кивнул, спокойно, уверенно и вдруг стал командовать медсестрами. Потеряв дар речи, Вера следила за ним. Маленькое реанимационное отделение объединилось вокруг единственного врача, который знал, что надо делать, не сомневался в надежности своего ума и рук. В этом было так много притяжения, что Вера и сама не заметила, как включилась в заданный психиатром темп. Им всем сейчас нужен был кто-то, кто взял бы экстренную ситуацию под контроль. Вскоре Иннокентий без проблем поставил дренаж в ремзале.

— Ты, правда, не знала, как это делается? — спросил коллега, когда все было готово.

Вера потрясенно покачала головой.

— Читала в учебниках, — сказала она. — Но вспоминаю сейчас так смазано. Я бы сделала больной хуже…

— Когда я начинал, врач должен был уметь делать все, — выдохнул Иннокентий. — Пойдем!

Пациентку уже перевезли в палату и снова подсоединили к датчикам. Шумел насос, откачивая воздух. Медленно ей становилось лучше. Вера, чувствуя себя обессиленной, опустилась на соседнюю свободную кушетку.

— Я чуть было не убила ее своей беспомощностью, — это была исповедь.

Психиатр встал в двух шагах и молча смотрел на больную или в монитор. Вере не хотелось сейчас видеть его глаза, и она не вглядывалась в лицо. Ей было достаточно самоосуждения. Хранительница думала, что Иннокентий поспешит уйти, но он отчего-то оставался. Сочувствует? Вдруг Вера не ощутила привычного раздражения — она не любила, когда ее жалели, но видеть, что в психиатре было что-то человеческое ей было на редкость приятно. И тогда она снова наступила на горло гордости:

— Пожалуйста, останься тут пока не вернется Михалыч, — взмолилась Вера.

Иннокентий молча сел рядом. Психиатр покосился на мужчину, лежавшего на ближайшей кушетке.

— Не нравится мне, как он двигает руками, — вдруг сказал коллега, и Вера подумала, что это просто был способ прервать тягостное молчание. — Что за диагноз?

Вера присмотрелась: больной словно бы перебивал пальцами монеты. Хранительница посмотрела на листок, приклеенный к торцу кровати, и прочитала:

— Алкогольная интоксикация.

— Надеюсь, вы фиксировали его прочно.

Снова стало неприятно тихо, и тогда попытку улучшить ситуацию предприняла Вера:

— Как у тебя получилось урезонить дочь Петровой? — заговорила она, и чтобы психиатр точно ответил, добавила. — Ты обещал сказать.

Иннокентий довольно долго изучал Веру взглядом, словно раздумывая, стоит ли ей слышать ответ.

— Это мой дар, — наконец выдал он.

— Я думала, ты используешь его только для сумасшедших.

— У психически больных я забираю то, что их мучает. Чудовищ из бреда и… те, кто хочет, вылечиваются.

— Забираешь? То есть?

— Виктор уже успел сказать, что я сумасшедший? — в его голосе прозвенели ледяные нотки, и Вера посмотрела в проход, пытаясь удостовериться в том, что их не слышит никто из сестер.

Больные в палате были без сознания или в глубокой седации.

— Да, — призналась Вера.

— Я погружаю себя и ведь окружающий мир в шизофренический бред, если снимаю очки полностью. Беда, если рядом нет стражей, и никто не сдерживает это. Поэтому они всегда должны быть на мне или хотя бы при мне. Чудовища становятся реальными…

Это прозвучало довольно жутко, и Вера не захотела слушать дальше. Она перебила:

— Но родственница Петровой не похожа на шизофреничку.

Психиатр вздохнул.

— Да. То, что я делаю для простых людей, хранители называют гипнозом. Я вижу их мысли, когда смотрю им в глаза и могу взаимодействовать с сознанием, так же, как и с сумасшедшими, но эффект другой. Дело в том, что нормальные люди страдают не от бреда, а от себя, их терзают вина, страхи, разрушительные желания, и они портят свои жизни… иногда даже сильней, чем шизофреники. Я способен внушать им некоторые мысли, а точнее обращать их внимание на то, что они обычно игнорируют, как это было с Петровой. Когда я только открыл в себе этот дар, то использовал его без удержу, думая, что исцеляю страдальцев. Но очень скоро я понял, что просто даю им нечто вроде морфия — способность ненадолго забыться. Очень скоро нужна новая доза подтверждений того, что они любимы, прекрасны, больше не боятся того, что приводило их в ужас. И я осознал одну простую истину — стать другим человеком невозможно по щелчку пальцев, это чудо оплачено долгим и подчас мучительным трудом души. Так я стал изучать психотерапию. Уверен, что об этом Виктор так же упоминал.

Психиатр улыбнулся краешками губ, и Вера поняла, что неуместная откровенность хирурга его по-прежнему злила, не смотря на продемонстрированное вчера примирение.

— Еще он сказал, что нельзя смотреть тебе в глаза. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Иннокентий улыбнулся во всю ширину рта. Холодно. Зло.

— Я могу убить бессмертного. Он это имел в виду. Мне запрещено снимать очки без приказа и когда-нибудь ты узнаешь почему.

После этого психиатр оттолкнулся от кушетки.