— Совести у тебя нет, — проворчала я.

На что малина поспешила уверить, что совесть у нее есть, просто рудиментарная. Отодрав колючки от брюк, я вернулась в дом.

И чем заняться?

От скуки я убралась, потом прилегла с книгой, а когда очнулась, обнаружила, что и супруг, и Глен исчезли. Вот же... и записки не оставили. И вот что мне теперь думать?

Я вышла во двор.

Смеркалось.

Сумерки сгустились до того гадостного состояния, когда было непонятно, то ли существует вон та тень у забора, то ли мерещиться она мне. И главное, совершенно не понятно, куда эту парочку понесло посреди ночи.

А мне что делать?

Сидеть и ждать?

Идти искать?

И куда?

— А ты что скажешь? — поинтересовалась я у дерева, которое радостно зазвенело листвой, то ли пыталось успокоить, то ли, напротив, подталкивало к подвигу. — Вернется, уши оборву, чтоб неповадно было.

В звоне почудилась легкая укоризна.

— Оборву, оборву... я тут... волнуюсь, а они шляются. И не надо мне говорить, что и я тоже. Сама знаю, что я тоже, но это же еще не повод!

Малина отряхнулась от воды и расправила плети.

Надо же... а былинка — не такая и былинка. Хрупкий стебелек расправился, ощетинившись мелкими, но весьма пакостными с виду колючками, среди которых то тут, то там проглядывали седые, будто пылью припорошенные, листочки. Впрочем, было растение — надеюсь, что все-таки растение, поскольку пара жуков, насквозь пронизанных колючками — еще довольно слабеньким. И пара побегов малины, сплетших гнездо по краю, угрожающе зашелестели, стоило мне поднести руку к горшку.

— Да не собираюсь я его трогать!

Совсем страх потеряли.

Малина завозилась, явно пытаясь донести до меня какую-то очень важную мысль. Главное, горшок у меня не собиралась забирать, что уже хорошо.

— Юся... — этот тихий шелестящий голос во мраке заставил меня подпрыгнуть. Грозно зазвенело дерево, взвились плети малины, разворачиваясь во весь свой немалый размер. — Я не причиню вреда твоему дому...

...она стояла у ограды, разглядывая и сам дом, и двор с немалым интересом.

Она все еще была мертва, причем настолько, что даже в сумерках и издали ее сложно было принять за живую.

— Здравствуй, — я прижала горшочек к груди. — Что-то случилось?

Сомневаюсь, чтобы моя тезка ради собственного удовольствия явилась сюда. Да и то... как она вообще смогла преодолеть ограничение?

— Случилось, — ответили мне. — Я чувствую, как истончается ткань мира. И мертвые волнуются.

— Поверь, живые тоже далеко не спокойны.

Юся кивнула головой.

— Твоя кровь как нить.

Вот уж... не было печали.

— А то, что ты взяла, якорь.

— Вернуть? — говоря по правде, я даже обрадовалась. Как-то вот не вижу себя в роли хранительницы демонской конечности.

Но Юся покачала головой.

— Не хочу. Я устала от него раньше.

И вот подозреваю, что уговаривать бесполезно.

— Он приходил.

Уточнять, кого именно Юся имела в виду, я не стала.

— И чего хотел? — я присела на лавочку, и малина ревниво обвила ноги.

— Говорил, что я зря упрямилась. И что скоро я все равно буду вынуждена склонить голову. Если я сейчас принесу клятву, он меня не тронет.

— А ты?

— К сожалению, голову оторвать не получилось.

В сожаление я поверила охотно.

— Извини, что не приглашаю...

Она махнула рукой и поправила венок из неувядающих цветов, который несколько сбился.

— Ничего. Я не очень хочу. Я только предупредить. Он очень силен. И от него пахнет мертвыми. Пока слабо, но...

...процесс начался?

И мой папуля скоро станет личем? Или кем-то посерьезней, вряд ли его так уж привлекает сумеречное существование.

— Он думает, что справится. Он знает, что та вещь у тебя. И он ее получит, потому что иначе умрет.

Мило.

Я бы сказала даже очаровательно.

Эльфийское древо зазвенело, укрепляя меня в мысли, что-таки дурные предчувствия на сей раз вполне себе обоснованы.

— Ясно...

— Еще он звал мертвецов. Они пока спят. Но если очнутся, то не уверена, что я сумею их удержать. И что захочу.

— Спасибо.

Не думаю, что ей было легко покинуть границы кладбища, да и кровь кровью, а сил она тратила немеряно.

— Пожалуйста. Если ты принесешь мне его голову, я буду рада.