– Джон - симпатичный парень.

– Я стою на пороге, а она спрашивает у него: "Простите, из головы вылетело, на какой кафедре вы работаете?" А он отвечает: "Я не здесь служу". Она: "Служите?" Вы - военный?" "Нет, я - музыкант". Она аж задохнулась от романтики, а он: "В кабаке играю". И ухмыляется, рот до ушей.

– На него похоже. Кадр тот еще.

– Я на нее глянула, у нее, бедной, улыбка на лице застыла, а глазки бегают: "Какой позор! В кабаке! Какой ужас!.." Тут я вышла, говорю: "Можно мне на полчасика?" "Конечно, конечно, милая", - так вежливо, облезнуть можно. Но он нас перебил: "Да нет, я на минутку, тороплюсь очень. Я что хотел сказать: ты не могла бы вечером ко мне на работу заглянуть? Нужно очень".

– И что ты?

– Сказала, что приду. Меня Маргаритища потом весь день поедом ела.

– Представляю.

...Увидев ее, Джон привстал, махнул рукой - "привет", показал на столик перед самой сценой. Одно место там было свободно, табличка - "на заказе". Атмосфера чувствовалась совсем не разгульно-кабацкая, а какая-то "культурно-просветительная". Люди сидели, уверенные в том, что развлечением, весельем является уже само пребывание их в ресторане: вас обслуживают, вас вкусно кормят, для вас играют музыканты, а значит, вы, как одна из деталек этого механизма, просто обязаны исправно веселиться. Тем более, что все здесь так дорого, обидно было бы не "отработать" этих денег. И народ отрабатывал на всю катушку.

Перед самой сценой с каменными лицами плясало несколько разнополых младших научных сотрудников какого-то НИИ, отмечавшего тут замдиректорский юбилей. А ряд разнополых старших научных сотрудников усиленно питались, сидя за столиком по правую руку от Офелии.

За столиком слева сидели, потупясь, раскрашенные, как пасхальные яйца, школьницы; они чувствовали себя на верху блаженства, свято веруя, что находятся в злачном заведении. Они не понимали, что столь желанная ими "злачность" покинула эти стены рука об руку с алкоголем.

С Офелией сидели трое ребят-музыкантов из другого ресторана. Сегодня у них был первый день отпуска (обычно музыканты уходят в отпуск всей группой), и они пришли послушать игру коллег. Сначала Офелия прислушивалась к их разговору, но он вертелся вокруг "Ролландов", "Ямах", "Фендеров" и "Коргов", ей стало скучно, и она подумала о том, какие неожиданно недалекие люди эти музыканты.

Наконец, Джон объявил последний танец (николаевский "День рождения"), а когда песня кончилась, включил магнитофон и, соскочив со сцены, подошел к столику. Он прихватил с собой и стульчик с вращающимся сидением. Пожав музыкантам руки, он сел. Офелия обратила внимание на то, чего не заметила в редакции: он сильно похудел и выглядел в целом неважно.

– Значит, пришла все таки?

– А что стряслось?

– Особенного ничего, - глаза его становились все мягче, словно бы оттаивая, - одну вещь сказать надо.

Он замолчал, но она ждала, не нарушая паузы. И он сказал:

– Ты знаешь, кто я. И занимаюсь чем. И дела мои семейные... Толян тебе предложение сделал?
– в лице его появилось что-то болезненное.

– Почему я должна отвечать тебе?

– Потому что я спрашиваю тебя, - повысил он голос, - сделал?

Музыканты за столиком разом смолкли и уставились на них. Офелию тянуло возмутиться, дескать, "кто позволил тебе разговаривать в таком тоне?!" но ей вовсе не хотелось скандала на людях. А может быть, Джон псих?

– Пойдем, потанцуем, - потянула она его за рукав подальше от заинтересованных взглядов. Он нехотя поднялся. Леонтьев пел про пассаж и вернисаж.

– Терпеть не могу Леонтьева, - сказала Офелия, чтобы что-то сказать.

– Я тоже, - отозвался Джон. И продолжил, - выходи за МЕНЯ замуж.
– Он почему-то сделал ударение на слове "меня", словно хотел сказать: не за Леонтьева, а за меня.

Когда она шла сюда, она думала, что это связано с Заплатиным. Еще она допускала, что Джон просто решил ухлестнуть за ней вдали от Светки и заранее решила, что ничего у него не выйдет. Но сказанное им было так неожиданно и так серьезно, что она не нашлась, что ответить. Но он и не ждал ответа, он говорил:

– Мне трудно очень. Но я должен сказать. Мы со Светкой - не муж и жена. Изредка - любовники. А в основном - чужие.

Офелии было неудобно за него. Как может мужчина рассказывать такие вещи постороннему человеку? Но было нужно что-то сказать и она спросила:

– Но не всегда же так было, правда?

– Ну и что? Было. Знаешь, я боюсь быть один. Я деда любил больше всех. Он умер. Светка понимала меня. Сейчас - даже не пытается. Работа и раньше не нравилась, но все впереди было. Сейчас впереди - ноль. Единственный друг - Толик, так теперь он - "соперник", выходит... Будь со мной, спаси меня; как ни глупо это звучит.

– Женя, прости меня, но я не могу...

Он усмехнулся со странной решимостью в глазах:

– А я так только спрашивал; для проформы. Знал, что ответишь. Наверное, я неправильно веду себя; ты меня только мрачным видишь. Но дело-то не в этом, ведь так?

– Нет, не в этом, Женя. Ты хороший, я знаю.

– ...А в чем же дело?
– поинтересовался я, приподнявшись на койке.

– А ты не догадался, да?

– Допустим, что нет.

– Откуда он взял, что ты собираешься сделать мне предложение? Ты ему сам об этом сказал?