– Допустим.

– Ну, так и быть. Я согласна.

– Но ведь я еще не сделал его.

– Ну и дурак.

Я засмеялся, поцеловал ее и заверил:

– Но сделаю. Честное слово.

– Вот, когда соберешься, знай: я уже согласна. Понял?

– Я очень рад, честное слово.

– "Очень рад", - передразнила она, - заметно.

А как еще я должен был сказать? И я вернулся к старой теме:

– Что же делать с Джоном? Как вы расстались?

– Он проводил меня до дома. И все молчал, думал о чем-то. Остановились, а он все еще где-то далеко. Знаешь, я его поцеловала. Ты не сердишься, правда?

– Не сержусь.

– Умница. Он все равно так и не очнулся. Только пробормотал что-то себе под нос, типа "завтра пойду".

– Куда?

– Вот и я спросила, - Офелия испытующе поглядела на меня, словно только что загадала загадку, - куда? А он посмотрел на меня, как на незнакомого человека, повернулся и пошел. До свидания даже не сказал.

"Завтра пойду"... Вдруг я все понял.

– Ты думаешь?..

Она, не глядя на меня, утвердительно качнула головой.

Почему все реже побеждает его природная веселость?

Это дед, заметив, что его любимый внук имеет некоторые способности к музыке, постарался насколько возможно развить их. Своими глазами видел он, как стоило политике лишь коснуться такой, казалось бы, далекой от нее, "чистой" науки - генетики, как она превратилась в глупую пародию на самое себя. И этот оборотень извергнул его - талантливого ученого - из своего лона. На задворки. Его и многих его коллег.

Деда Слава решил, что обеспечит внуку, как минимум, спокойную жизнь, если сделает его музыкантом. Откуда ему было знать, кого эпоха изберет в козлы отпущения завтра?..

На первом курсе музыкального училища Джон собрал самую крутую в городе группу - "Легион". "Мы себе давали слово не сходить с пути прямого..." - кричал он, подражая дефектам дикции курчавого столичного кумира.

Но вот на песни, которые по нынешним временам кажутся такими беззубыми, упала "Комсомолка". "Рагу из синей птицы". Нашумела статья. И на одном собрании все вдруг одновременно подняли руки. "Кукол дергают за нитки, на лице у них улыбки, вверх и в темноту уходит нить..." И, как это не дико, Джону, как "проводнику чуждой идеологии" вкатили строгий выговор с занесением.

Играть любимую музыку "Легион", естественно, не перестал. Кого-то в "верхах" он стал раздражать. И чем популярней он становился у местных подростков, тем сильнее становилось раздражение. А Джон уже начал писать сам. И на одном "смотре-конкурсе" ВИА он спел нечто уже довольно зрелое:

Заложники за идею

Счастливы тем, что знают

Самый правильный цвет и

Самый надежный грош;

Если свобода - это

Осознанная необходимость,

То правда - это, наверное,

Осознанная ложь?..

В общем-то, ничего особенного, по-моему. Но тогда мои прыткие коллеги (я-то, правда, учился еще) навалились на Джона всею мощью "гражданского гнева". Три номера подряд "молодежка" хлестала его "письмами читателей". Заголовки: "Нужны ли нам такие песни?", "Чей это "Легион"?" и т.п. А под завязку появилась статья. "Наслушавшись "голосов"..." Как бы между прочим упоминалось в ней, что дед оскандалившегося лидера рок-группы в свое время был выслан из Ленинграда...

С треском вылетел Джон из училища. Из комсомола, конечно, тоже.

Немного "пообтеревшись" в армии, хлебнув там дедовщины и муштры, вернулся он домой. "Мы себе давали слово... Но - так уж суждено..." В училище он восстановился и даже серьезно взялся за занятия. Но параллельно собрал-таки новую "команду". А назвал ее так: "Молодые сердца". В репертуаре - ни нотки предосудительной. Они делали деньги.

Женился Джон на втором курсе.

На четвертом - разразился скандал. Сейчас это называется "хозрасчет"; тогда же по обвинению в незаконной продаже билетов "Сердца" пошли под суд. Джон отделался легко - двумя годами условно; диплом училища он получил. Но о "консе" смешно было и говорить. Да и стремления его все куда-то улетучились.

Если хочешь быть на сто процентов уверенным, что застанешь Джона дома, и он при этом будет один, зайди к нему ранним утром буднего дня. Все нормальные люди (и Светка в их числе) в это время на работе, а рестораны открываются только вечером.

Дверь, конечно же, не заперта. Джон спит. Почему-то на полу. Я сел перед ним на корточки и потряс за плечо. Он моментально открыл глаза, секунд пять потаращился на меня, затем перевернулся на живот - ко мне затылком.

– Джон, - позвал я и еще раз потряс его, - подъем.