Я больше не могу! Я знаю, что попаду прямиком в ад, но… я не хочу там отвечать еще и за погибших сегодня людей и эльфов. Я должна сказать!

У дверей, к которым охранники с тяжелыми автоматическими винтовками не подпускали вторую кучку представителей СМИ, я резко затормозила, пытаясь упереться ногами в гладкий мраморный пол. Но тапочки на плоской резиновой подошве не хотели мне помочь, а молодец в черном камуфляже был гораздо сильнее, так что ничего не вышло. Одной рукой он толкнул створки дверей, второй — поволок меня дальше, сопроводив действие короткой фразой:

— Что встала? Шевелись, у нас мало времени!

И тут я вдруг узнала этот голос. Голос, который слышала дважды! В первый раз обладатель голоса хмуро рассматривал ссадину на моей губе, а потом пообещал трибунал. Во второй раз я слушала его достаточно долго, когда голос этот перечислял имена моих родственников, друзей и просто знакомых, убитых или арестованных.

Это… Палач Оустилл?!

Ему же положено быть в зале, при полном параде, он председатель трибунала!

Что происходит?! Какой-то спектакль, только зрителей я не вижу, кроме журналюг снаружи зала!

Если бы не цепи, я бы развернулась и поддела правой рукой тонированный щиток шлема, закрывающего лицо, я же ниже ростом, мне было бы удобно это сделать!

Мы оказались за дверями и…

Я оторопела.

Огромный зал был пуст! Никого нет — ни в пуленепробиваемых боксах для подсудимых, ни на трибунах, ни на месте для секретаря, переводчиков и прессы! Экраны сетевых блоков по всему залу выключены! А шум голосов создан искусственно, он доносится из динамиков рядом с дверями!

От неожиданности я потеряла присутствие духа, закричала и начала вырываться, что было сил. К этому моменту детина успел протащить меня по залу футов на тридцать. Продолжая тянуть меня вперед правой рукой, левой он сам снял с себя шлем, и я действительно увидела белую косу, бирюзовые глаза и рассерженную физиономию Палача Оустилла.

— Растак твою мать, девочка! — зарычал он, встряхнув меня, как следует, до боли в левом плече. — Перестань дергаться! Сейчас мы выйдем вон в те, другие, двери!

— Что здесь происходит?!

— Тебе какая разница?! Шевелись, я сказал! Нельзя тут задерживаться! Всех уже вывели, ты последняя!

Тут выражение лица полковника неуловимо изменилось. Он насторожился, прислушиваясь к чему-то своими острыми ушами…

И вдруг, уронив шлем, стремительно толкнул меня в сторону, к деревянному подножию амфитеатра трибун, прыгая следом сам. Я не удержалась на ногах, подвернула правую лодыжку при падении, упала со всего маху и проехалась по мраморному полу правым боком. Все вокруг сотрясалось — стены, потолок, сыпалась штукатурка, а на месте, где Оустилл только что тряс меня за плечо, разверзся пол, образуя широкую трещину.

Трибуны понесло вбок вместе с основанием, прямо на меня, в грохоте ломающегося камня и треске дерева. Меня же окатило волной каменной пыли, забившей нос и глаза, я инстинктивно свернулась в комок, пытаясь защититься от этого ужаса, думая о том, чтобы все кончилось поскорее… Но почему же не слышно звуков взрывов?! Нет огня и дыма?!

Я уже умерла, наверное.

Стало тихо, я осмелилась приоткрыть саднящие от пыли глаза и прокашляться, и почти сразу последовало второе сотрясение пола и стен, раздался жалобный скрип дерева, и стало темно. Меня накрыло сдвинувшимися с места трибунами, похоронив заживо.

Господь Вседержитель! Это не взрыв! Это… землетрясение! Оставшись в душной тьме, я немедленно вспомнила, как тряхнуло Бремор. Семье Ирвина тогда повезло — в воскресенье все они были в парке, на прогулке с детьми. Их соседи погибли, когда из-за мощного толчка, проклятого наследия Сопряжения, в доме взорвался бытовой газ.

Что сейчас творится в Эдинбурге, какие разрушения? Когда должен был состояться запланированный Друммондом фейерверк?

Невыносимо было лежать в полной темноте и ждать неизвестно чего. Выходит, эльф почувствовал приближение стихии… Где сейчас он сам, жив ли, непонятно.

Неожиданно откуда-то послышался скрежет, и я отчаянно завертела головой, пытаясь определить его источник. Я была дезориентирована, в носу и в горле все горело от пыли, чесались глаза. Справа?! Или слева?!

Кажется, все же слева. Оттуда забрезжил слабый свет, скрежет прекратился, а я смогла разглядеть, что лежу в узехоньком своеобразном «коридоре», образованном рухнувшими набок трибунами первого ряда. Коридор был длиной футов тридцать. Внезапно свет слегка померк, потому что вход в коридор кто-то заслонил.

— Эй! Ты жива там?

Голос полковника! Ну, он-то точно жив и, небось, без подвернутой лодыжки, пульсирующей тупой болью!

Вместо ответа я кашлянула.

— Жива. — Констатировал Темный с каким-то непонятным мне облегчением в голосе. — Ползи сюда, быстро!

Первым моим побуждением было послушаться. Вторым же… Иди ты на хрен, остроухий. Мой финал неизбежен — в любом виде, от виселицы до нового толчка землетрясения. Я замолчала и затаилась. К тому же, честно говоря, жутко болела лодыжка, за что-то зацепились ножные кандалы, невыносимо ныл правый ушибленный бок.