Когда мне станет лучше, я вернусь, взяв топоры и арбалеты, вновь окружая себя щитами и валами, которые воздвигала годы. Теперь, к сожалению, я чувствую себя совершенно голой.

Я краснею, вспоминая, что ранее он меня раздевал. Не позволю ему сделать это снова.

Краснею, думая о нём голом, и закрываю глаза, как будто Харрисон продолжает стоять передо мной, и я отказываюсь его видеть. Не потому что он не красив, а именно потому, что красивый.

Тепло камина заставляет меня понять, что мы вошли в дом. Харрисон опускает меня на кровать как какую-то вещь. Затем подходит к шкафу, достает кучу одежды и бросает её в меня с любезностью медведя. И, ничего не добавляя, выходит, хлопая дверью.

Окей, я поняла, что моё присутствие не радует. Но знай, что твоё для меня тоже не переносится на дух.

Я остаюсь одна. Или вернее, остаюсь с четвероногой свиньей, которая так за мной наблюдает, что если бы я не была в бреду с лихорадкой, то интерпретировала как экспансивное любопытство. Напуганная, отодвигаюсь спиной по матрасу. Принц, кажется его так зовут, большое розово-серое животное, пятнистое как корова и совсем не грязное или вонючее. Он подходит к краю кровати, хрюкает и нюхает меня снизу.

— Ты ведь меня не съешь? — спрашиваю я и пытаюсь вспомнить, что едят свиньи.

Даже этот страх бесполезен, детский, как и моё сердце. Когда чихаю и меня охватывает холод, понимаю, что должна избавиться не только от своей глупости, но и от мокрой одежды.

Я скатываюсь с матраса и при этом слежу за свином, который... виляет хвостом. Возможно, я неправильно поняла из-за повышенной температуры, но мне кажется, что он даже улыбается. Смотрит на меня, виляет хвостом и улыбается. Если он заговорит, я закричу — клянусь.

Второй раз за несколько часов я добираюсь до ванной комнаты, граничащей со стеной и шкафом. Без двери, нет даже занавески. Я внимательнее оглядываюсь вокруг: вижу маленький туалет, раковину, душевой поддон, который больше похож на дыру в полу. Это определенно не похоже на ванную комнату в отеле «Four Seasons».

Снимаю одежду, которая тяжело падает на пол. Мне нужно также избавиться и от нижнего белья. У меня нет ничего на замену, пока не высохнет это.

Если б мне сказали: «Ты окажешься дома у Харрисона Дьюка обнажённой», — я б не поверила и не знаю, что сделала для более быстрой реализации такого предзнаменования. Сейчас, когда нахожусь у него, отдала бы не знаю, что, только бы не быть здесь.

Заплачу любую цену также за ванну с обжигающей горячей водой и гектолитром медовой пены, но сомневаюсь, что в этой монашеской келье имеется горячая вода, а единственное мыло — большая плитка зеленоватого оттенка, которая лежит на раковине. Беру её, чтобы понюхать; она жирная и выскальзывает из рук. Падает на пол с глухим стуком, как настоящий кирпич.

Принц начинает хрюкать, направляясь к двери. Я в панике — понимаю, что оставила сменную одежду на кровати. Немедленно нужно её взять, пока Харрисон не переступит порог!

Мне вновь кажется, что моё сердце разрывается. Я ощущаю его повсюду: бьёт в голове, во рту, расширяется в грудной клетке и затрудняет моё дыхание. Ощущаю себя вялой и словно в тумане. Реальность вдруг, кажется, стала сделана из медленно сменяющихся снимков, разделённых чёрными интервалами. И в одном интервале я поскальзываюсь на мыле и оказываюсь на полу.

Боль ничто по сравнению со смущением.

Мне хочется плакать, и быть может я действительно плачу, когда пытаюсь встать.

Я растянулась на полу на четвереньках, практически голая, за исключением трусиков. Без очков плохо вижу, наверняка у меня температура, и мне хотелось бы стать достаточно тяжёлой, чтобы пробить пропасть, которая сможет поглотить меня навсегда.

— Какого черта … — голос Харрисона Дьюка слишком близкий, чтобы надеяться, что он всё ещё снаружи, вырывает у меня крик. Нет смысла пытаться прикрыть себя руками: поверхность моего тела слишком велика, моя плоть такая же большая, насколько велико моё смущение. Если не умру от инфаркта сейчас, то не умру никогда.

— Не знаю, какие у тебя намерения, — сурово продолжает он, — но напомню тебе, что у меня есть член.

Протягивает мне руку, чтобы помочь встать на ноги, уставившись на мою грудь и даже не притворяясь, что смотрит на что-то другое. Потом отворачивается, берёт с кровати сухую одежду и снова бросает в меня.

— У меня не было женщины на протяжении веков, поэтому не провоцируй опять, — вердикт звучит без заигрывания, только раздражение. — Я вновь выйду, но поторапливайся.

Затем выходит наружу в сопровождении свиньи.

Оставшись одна, снимаю трусы и на одном дыхании одеваюсь. Мне нужно закатать несколько раз нижний край штанов и рукава у свитера. Ещё немного, и с меня всё свалиться. Ощущаю себя пугалом, закутанным в свободную одежду гигантского фермера. В данном случае, гигантский фермер — мужчина ростом выше метра девяносто и весом не менее ста килограмм, в основном мышц.