Его одежда пахнет мылом — не рафинированным, но приятным, с легким ароматом лимона. Словно из-за эффекта злодейского заклинания чувствую себя грешной и извращённой. Мысль носить его штаны без нижнего белья вызывает трепет в груди и судорогу в паху. Воспоминание о том, как Дьюк на меня смотрел, вместо того чтобы оскорбить порождает почти неприличный стон.

Я не такая. И не думаю о таких вещах. Я занималась любовью с немногочисленными мужчинами, и все они меня бросали, потому что холодна как подводная часть айсберга. Никогда не рассматривала секс превыше всего: им занимаются, когда ты с кем-то вместе. Однако получаемое мной удовольствие всегда было меньше облегчения, после того как заканчивалось притворство.

Женщина, одетая в эту огромную и тёплую одежду безумна, немного в лихорадке, презренная сомнамбула, странница, которая потеряла свой компас и хотела бы, чтобы Харрисон Дьюк засунул ей в рот язык, а руки положил на тело. Такая, кого совсем не обеспокоило сделанное им предупреждение.

Я касаюсь лба — да, он горячий. У меня галлюцинации без всяких сомнений. За сегодняшний день испытала слишком много травм, слишком много воды (вплоть до сердца), много озноба, много разочарований.

Харрисон входит без стука, сопровождаемый Принцем, который подходит и нюхает мои руки. Он пугает меня, но не так сильно, как хозяин. По крайней мере, хотя бы свинья ведёт себя любезно. С другой стороны, Харрисон не ослабляет зверское выражение на своём лице. У него морщин больше, чем у обычных сорокалетних мужчин, как будто вечная угрюмость решила окончательно и бесповоротно вспахать его лицо.

Хотя я делаю вид, что пристально смотрю на огонь, украдкой за ним наблюдаю. Небольшая площадь дома уменьшает проблему моей близорукости. Кажется, что детали проходят сквозь фильтр из очень тонкой органзы, но всё расположено довольно близко от меня, чтобы без труда понять, что происходит вокруг. Харрисон снимает куртку и вешает её на вбитый в стену гвоздь. Подняв с пола ускользнувший от меня кусок мыла, он моет руки. Пьёт, не знаю что, прямо из кувшина, не переливая содержимое в чашку. Достаёт из шкафа сотейник вместе с концентрированной едой. Каждое его движение медленное, но уверенное и с совершенным безразличием к моему присутствию в комнате.

Очередной чих, сотрясающий мою грудь, привлекает его внимание.

Харрисон поворачивается и рассматривает меня, пока стою рядом с камином. Его взгляд одновременно презрительный и отстранённый. Затем он роется в банке, что-то извлекает и приближается ко мне со стаканом воды.

Протягивает в моём направлении руку. Его пальцы длинные и мозолистые, ужасно мужественные. На ладони лежит белая таблетка.

На моё удивление он отвечает с резкой настойчивостью:

— Это аспирин, не экстази.

Соглашаюсь и проглатываю таблетку, запивая глотком воды. Харрисон забирает полупустой стакан и внимательно на меня смотрит.

— Лео — это выдуманное имя? — спрашивает меня тоном, не слишком отличающимся от тона инквизитора.

— Нет. Это сокращение, меня зовут Леонора.

— Херб это от меня скрыл. Сукин сын! Знал, что я никогда не соглашусь.

— Почему?

Он пробежал взглядом от макушки ещё влажных волос до кончиков босых пальцев.

— Потому что женщины приносят только проблемы.

— Это женоненавистническое и ложное утверждение.

— Не отрицаю, что это женоненавистническое, но не ложное. Более корректно подтвердить неточность формулировки. «Проблема» — не достаточно для описания разрушений, которые ты создала с момента прибытия. Этот мост, — Харрисон немного повысил голос и вытянул в сторону руку, как будто мост находился в комнате, и он на него указывал, — стоял там шесть грёбаных лет. И хватило того, чтобы по нему прошла ты, как он рухнул! Не говоря обо всей этой воде: не помню такой дождливой весны, сколько здесь живу. Какой будет следующий трюк: уронить мне на голову крышу?

Намёк на мой вес был более чем очевиден. Он не сказал напрямую, но подумал. Уже умею узнавать взгляды, разглядывающие не меня, а ту мою часть, которую он не желает воспринимать после идеальных форм.

Температура и злость пробуждают внутри меня неожиданную ярость.

— Почему бы нет? Возможно, тебя ударит черепица и перезагрузит твою голову мудилы!

Держусь за спинку стула, потому что боюсь упасть. Неприятно чувствовать себя плохо, и ещё менее приятно, когда находишься в сделанном из стволов доме с незнакомцем под непрестанным дождём посреди ничего, которое недоступно для кого-либо, кто хотел бы за тобой прийти. И даже без возможности поплакать. Если бы я разревелась, то этот мудак понял бы, что напугана. Он начал бы насмехаться ещё больше. Не могу такого ему позволить. Поэтому сопротивляюсь, гордо держась на ногах.

Харрисон не реагирует на мой импульсивный комментарий. Вновь настойчиво меня разглядывает: уверена мысленно критикует с сарказмом то, как на мне сидит его одежда, превращая в мешок человеческих отбросов.

В итоге заявляет бесцветным голосом:

— Ты красная как помидор, должно быть у тебя высокая температура.

Я знаю, что температура у меня поднялась. Ощущаю маленькие змейки, которые сползают по спине, горячие как песок в пустыне. Я ослабла, в ушах свистит, и не исключаю, что вскоре меня вырвет на пол, несмотря на то, что в последний раз ела за ужином вчера вечером. Тем не менее, не выношу безграничную наглость этого мужчины.