— Какого хрена ты имеешь в виду? — его голос не звучит безмятежно.

— Ты ведёшь себя как кусок дерьма только потому, что я женщина? Если бы вместо Леоноры Такер приехал действительно Лео, которого ожидал, ты бы поднапрягся, чтобы вести себя — не говорю как джентльмен — а хотя бы цивилизованно?

На миг мне показалось, что Харрисон оставит вопрос без ответа. Однако наклонившись, он ответил мне с очень близкого расстояния. Капли дождя с его волос падали на мои губы.

— Лео, которого я ждал, перед моим очевидным изменением решения в отношении интервью, не последовал бы за мной сюда. Лео, которого я ожидал, не за…бывался на романтических идеях в отношении меня, а послал бы меня на хер с моим благословением и вернулся назад. И я джентльмен. Не будь я им, у тебя имелось бы больше причин для жалоб. Могла бы до сих пор находиться под скалой, например. Или спать в хлеву с животными. Или трахнул бы тебя в своей постели, даже если не хочешь. Я джентльмен, сучка, и не представляешь насколько.

Признаю, мой ответ так же глуп, как и несвоевременен.

— Если ты так понимаешь, что означает быть джентльменом, то удивляюсь — почему Реджина не бросила тебя гораздо раньше.

Я сразу же сожалею о том, что вырвалось, так газу достаточно щели для расширения.

Раскаиваюсь, потому что его безумной ярости предшествует момент недоумения. Длиться всего мимолётный миг, но замечаю, как его взгляд наполняется очень глубоким несчастьем.

Длится мгновение, точно.

Сразу после этого Харрисон поднимает руку, словно намереваясь меня то ли ударить, то ли задушить или кто знает, что ещё. Мог бы сделать, у меня нет физической силы ему противостоять, и к тому же не от большого ума бросила в него «перчатку с вызовом».

Подозрение, что по-своему — в запутанной манере и несовместимой с цивилизованной жизнью — он действительно джентльмен, ощущается мной вопреки сказанному. Потому что Дьюк так ничего не и делает, ничего не говорит, несмотря на мою глупую провокацию, разворачивается и удаляется, оставляя огромные следы, которые взрываются брызгами на мокрой земле.

Наблюдаю, как он направляется в сторону хлева. Следую за ним, охваченная странной эмоцией, в которой волны гнева смешиваются с раскаянием.

Некоторое время наблюдаю за ним снаружи, пока он ухаживает за животными. Я поражаюсь, понимая, что с ними он не ведёт себя резко и нетерпеливо. Гладит морду лошади и остаётся стоять так какое-то время. Смотрю на его мужественный профиль, влажный и до сих пор хмурый, напротив шелковистой морды кобылы.

Отступаю назад, чувствуя, как будто что-то украла. Как бы я хотела уйти прочь, более того — как бы желала вообще никогда не приезжать. Было бы лучше сохранить иллюзию, что Харрисон Дьюк, возможно, тот же самый мужчина, каким был в мои юношеские годы идолопоклонничества. Но прежде всего было бы лучше не знать, что несмотря на годы жизни, проведенные отшельником, лишённым сердца, он не перестал её любить.

Если вначале Харрисон вёл себя словно меня ненавидит, то теперь словно я не существую. Принц остаётся единственным источником вежливости и тепла в этом жалком и ледяном доме.

Неожиданно, после того как вновь развёл огонь, он поставил разогревать суп из банки даже не спрашивая, голодна ли я. Не могу больше молчать и шепчу:

— Мне жаль. — И после его, наполненного желчью молчанием, — не должна была затрагивать тему… понимаешь, что имею в виду. Это было мелочно с моей стороны. Знаю, сколько ты пережил когда…

Мужчина развернулся со скоростью пули.

— Напротив, ты не х..я не знаешь.

— Наверное нет, однако мне жаль. Я знаю, что… как себя чувствовал.

— Как себя чувствовал когда? Когда жена перетрахала весь Лос-Анджелес или когда журналисты доставали, не переставая?

— Я знаю, каково это — когда кто-то, кого любишь и кто должен любить тебя, старается изо всех сил, чтобы ты ощутил себя дерьмом. И журналисты… какое-то время доставали и меня тоже, хотя и по другим причинам.

Его взгляд не менее враждебен, чем раньше, он явно не поверил ни одному моему слову или его не заботило ничего из сказанного.

— Ты так хорошо выучила урок, что стала журналистом, чтобы иметь возможность в свою очередь е…ть кому-то мозг. Огромнейшие поздравления.

— Я человек не такого типа, — возразила, оскорблённая.

— Нет, ты другая, — заявляет насмехаясь. — Каким может быть оксиморон, ты журналист с совестью (прим. пер: Оксиморон – сочетание логически не совместимых понятий. Например – звонкая тишина, мёртвые души, горячий снег). В самом деле ты пришла сюда, чтобы влезть в моё дерьмо и спрашивать вновь «что вы испытали, когда увидели свою жену с раздвинутыми ногами на обложках «The Sun e Star Twenty»?

Меня шокирует, как он обо мне думает, словно приписывает вину, к которой я не причастна и что нахожу отвратительным.

— Я не намеревалась спрашивать у тебя ничего подобного, — возражаю я. — Мои вопросы касались бы только твоих книг. То, что недавно сказала… про Реджину… не входило в мой список. Ты спровоцировал своими ужасными манерами, я не хотела её упоминать.

— Как будто я в это поверил. Чёртовы писаки преследовали меня повсюду, пока не начал стрелять в них. Возможно, должен выстрелить и в тебя. Всё равно, как только вернёшься в город, состряпаешь прекрасную статью о том, какой Харрисон Дьюк мудак, и выстрел из дробовика поможет тебе доказать правоту, не так ли?