Скромная журналистка с совестью.

Своего рода феномен из цирка уродцев — уверен, зверь редкий. Где, твою мать, Херб её откопал?

— Что ты намереваешься делать? — спросила Леонора, пока Харрисон снимал рубашку.

— Должен помыться. Если тебе не нравится, то можешь выйти.

В этот момент гром сотряс стекло в одном окне единственной комнаты.

Леонора развернула стул наискосок и повернулась к нему спиной. Она продолжала есть, но он заметил, с каким трудом пища проскальзывала в её горло — словно имела консистенцию пробки. В прошлом ему доводилось пробовать что-то вроде этого — во времена пика своего самого оглушительного несчастья, когда пил, избивал до крови кого ни попадя, трахался с отвратительными шлюхами и думал о Реджине — самой отвратительной шлюхе из всех. Еда всегда имела такой же вкус: прессованный картон, желчь и воспоминания о разорванной на части душе.

Кто знает, в силу какой странной связи он почувствовал, что сейчас она тоже не ощущала никакого вкуса. Её плечи выглядели одеревенелыми. Рукой нервно проводила по волосам. Постукивала коленями друг о друга. Уставилась на Принца, как если бы хотела быть уверенной, что удерживает взгляд в невинном направлении.

На очень короткое время её шея показалась Харрисону ужасно сексуальной. Без сомнения это от того, что она первая молодая женщина, которую он повстречал по прошествии веков. Харрисон мгновенно возбудился.

Не мог непристойно не засмеяться про себя, воображая, как она поворачивается и обнаруживает его позади с пугающей эрекцией.

К счастью, вода в душе была холодной и быстро утихомирила его пыл. Когда он закончил, Леоноры в комнате не было. Принц уставился на дверь с нетерпеливым видом.

Харрисон оделся, не вытираясь, открыл дверь и посмотрел снаружи. Девушка стояла под навесом, прислонившись спиной к стене. Выглядела смущённой. Может быть, заметила его эрекцию? Невозможно, если только не имела глаза на шее. На той самой молочной шее, оголённой от волос, перекинутых на одно плечо, которая разбудила его желание. Но даже если в этом была причина её выражения (словно она стоит на пороге плача дарованного небесами), это не давало Харрисону повод к беспокойству. Что касается его, то Леонора могла оставаться посреди поляны в наиболее грязном месте под ударами воды.

— Если собираешься здесь спать, то просто скажи, — заметил ей. Девушка бросила на него рычащий взгляд, но ничего не сказала. — Если в тебя попадёт молния, то не рассчитывай на меня.

Небеса словно его услышали, и в этот самый миг, сразу после грома неслыханной энергии, вспышка молнии осветила двор как днём. Леонора сдвинулась и приблизилась к двери.

— Я должна идти, — сказала ему совершенно неожиданно, как будто готова позвонить и вызвать такси, чтобы отвезли её в аэропорт. Затем стала так вдыхать воздух, как будто готовилась надолго задержать дыхание, потом медленно его выдыхала со странным спокойствием. Не то чтобы выглядела спокойно: одну ладошку открывала и сжимала как паук в конвульсиях. Другой рукой с такой силой ухватилась за лоскут широкого свитера, что казалось, он сделан из металла.

— Я приехала сюда с наилучшими намерениями, чтобы взять интервью у того, кого считала гением. Не то чтобы не ожидала столкнуться с трудным парнем — гении обычно берут столько же, сколько и дают. Напротив, возможно больше. Я знала — нет ни одного избранного разума, который не рискнул бы свести кого-то с ума. Твой агент пытался меня отговорить и предложил несколько имён других известных людей, но я… я хотела тебя.

Такое происходило не впервые, когда ничего для него не значащая женщина опускалась до словесного заигрывания, которое ему вообще не льстило, а сами они казались безнадежными и раздражающими. И всё же на этот раз Харрисон не почувствовал необходимость произнести спасительное «пошла на х..», чтобы отрезать эту омерзительную сладость. Возможно, потому что тон голоса Леоноры был каким угодно, только не сладким. Вероятно потому, что её голос звучал низко как у матери, которая говорит ночью. Может быть потому, что казался искренним; она выстраивала предложения из красивых слов, так как была умна, а не с целью трахнуться до слёз и потом рассказывать всем вокруг, что переспала с ним.

Тем не менее он не даст ей удовлетворения от знания, что поразила его.

— Необходимо быть осторожнее в том, чего желаешь, — сказал ей, — потому что если сбудется, произойдёт пиз…ц.

Взгляд, который она на него бросила, переполняла боль.

— Я должна уйти, — повторила она. — Если останусь здесь, не смогу не ненавидеть тебя, и если начну ненавидеть, то не смогу вновь читать твои романы. Если не смогу их больше читать, то не знаю, в каком окажусь положении. Твои истории и персонажи поддерживали меня на плаву в страшные моменты, когда я была готова утонуть. Если их потеряю, если тебя потеряю — что мне останется?

Дьюк переступил, словно стоял на обжигающей земле. Со стороны этот жест походил на проявление нетерпеливой скуки, как у непослушного и нетерпеливого мальчишки, который пинает банку. Но внутри ощущал что-то похуже: это был способ встряхнуться и отреагировать на очередной соблазн спросить «почему». А потом: что, как, где, когда.

Он не должен угодить в ловушку интересов по отношению к другому человеческому существу. Люди и женщины на вершине этой пирамиды представляли собой создания ненадёжные, вероломные, способные на ложь, в которую даже сами начинали верить.

Хотя Харрисон был не в состоянии войти в список святых, он не считал обман одним из своих дефектов. В болезни и здравии он всегда был искренним. И сейчас он почувствовал глубокую подлинность поведения Леоноры. Как будто эта некрасивая толстая девушка не обманывала себя; она добралась сюда, чтобы осуществить мечту и испытала смертельное разочарование от резкого пробуждения. Словно скрывала настоящую боль, сродни его, которую мог бы понять, если б захотел.

Вновь единственно разумной реакцией для него стало изобразить раздражение. Зевнул, словно страдал от смертельной скуки.