— Однажды моя мама организовала грандиозную вечеринку и пригласила тебя. Не потому, что уважала тебя как автора, максимум, что она читала — модные журналы, а мой отец считал тебя бунтарём и коммунистом. Но в тот период ты принадлежал к VIP-персонам, а им прощаются вещи, которые никогда не будут прощены простым смертным. Тем не менее, ты не принял приглашение и отправил назад билет. Я до сих пор его храню.

Мы одновременно громко заявляем:

— Я бы лучше заболел Эболой. Если не понято — это отказ.

— Мама чуть не умерла от сердечного приступа, — продолжаю, нисколько не печалясь при воспоминании о её истерических криках.

— Это случилось давно.

— Девять лет.

— Я не жалею обо всём этом дерьме.

— Кому ты говоришь.

— И как прошла та вечеринка? — спрашивает меня с сарказмом.

— Не знаю, я не участвовала. Я никогда не участвовала в их вечеринках, была недостаточно репрезентативной.

От его эмоциональной экспрессии мне становится хорошо, как будто Дьюк защищает меня. Такая реакция позволяет испытать сильное облегчение и утешение; и стать сильнее, и тысячи других ощущений, связанных с благодарностью, что я отпускаю восторженный и несвоевременный комментарий:

— Как обычно, ты для меня лучше любой психотерапии.

Харрисон смотрит на меня ошеломлённо — его глаза серьёзны, а под укороченной бородой более заметны сжатые губы. Я краснею (активность, в которой могу продемонстрировать себя высококвалифицированным экспертом), и добавляю:

— Я имею в виду твои романы. Они оказали мне большую поддержку.

— Но что, бля, предки сделали с тобой, что ты нуждалась в психотерапии?

Я пожимаю плечами, внезапно желая уменьшить свою маленькую личную трагедию. Я не хочу, чтобы Харрисон знал или почувствовал ещё больше, не хочу оставлять ему воспоминание о моей отчаянной хрупкости, пролитых слезах, булимии и каждом разе, когда думала о смерти.

— Ничего серьезно. Думаю, все родители занозы в заднице.

— Моя мама никогда такого не делала. У нас ничего не было, в определенные дни мы ели на доллар, она падала от усталости, чтобы заработать этот доллар, но мама никогда не говорила мне других слов, кроме как ободрения. Даже когда я встречался с плохими людьми и рисковал оказаться в банде, она просто продолжала говорить, что доверяет мне. Она никогда мне не произнесла ни одной гребаной проповеди. Я придерживался правильного курса только для того, чтобы её не разочаровывать даже после маминой смерти. Так что не оправдывай этих двух придурков: они куски дерьма без смягчающих обстоятельств.

— А какие смягчающие обстоятельства у тебя? В эти дни ты не лишил меня хорошей дозы оскорблений, и именно благодаря тренировкам с моими родителями они не задели.

— Я не твои чертовы родители, Леонора. В любом случае... я тоже вёл себя как говнюк.

— Ты по-своему извиняешься?

Я жду возражений, но только не единственное слово, которое выходит из его уст:

— Возможно.

Будь у меня зеркало, я бы увидела отражение потрясённой девушки. Влюблённой и шокированной. Влюблённой и готовой полностью превратиться в одно огромное бьющееся сердце.

Надеюсь, что Харрисон не видит того же, поэтому стараюсь перевести внимание на другое.

— Я закончила с бородой. Если бы у тебя имелось зеркало, я могла бы показать, как хорошо справилась, но поскольку его нет, ты должен поверить на слово. Теперь отдохни, иначе откроется рана, а я не могу оставаться здесь до скончания веков и заботиться о тебе.

Улыбаюсь, пытаясь выглядеть как можно спокойнее. Я уже устроила достаточное количество шоу. Больше не открою даже трещину в моей душе. Не хочу, чтобы она превратилась в окно, а затем в пропасть, способную меня проглотить.

Харрисон, кажется, собирается что-то добавить, но затем передумывает.

— Пойду, посмотрю как там животные. Мне нужно немного побыть с ними, чтобы они почувствовали мой запах и узнали. За все годы не было случая, чтобы они не видели меня три дня.

Я киваю. Помогаю Дьюку надеть рубашку, а затем свитер. Улыбаюсь, словно совершенно беззаботна. Харрисон отвечает мне взглядом, и его глаза похожи на колодцы, полные голубой воды. Из-за боли в плече он покидает дом немного напряжённым, но решительным шагом тех, кто действительно нуждается только в себе.

Принц хотел бы пойти за ним, но мужчина приказывает ему оставаться внутри.

— Не выпускай его, — указывает мне, а затем исчезает за дверью.

Меня будит нервный Принц. Я заснула на кровати Харрисона, к счастью, без него. Кажется, уже прошло несколько часов, потому что на улице темно. Как же сильно я замоталась!

Открываю Принцу дверь и выхожу следом за боровом. Как ни странно, дождь перестал, и я вижу на небе звезды. Но Харрисона нигде не наблюдаю.