— Я помогу тебе её одеть, — сразу замечаю, что говорю с ним решительным тоном, по-матерински. — Так мы не заденем повязку.

Мужчина кивает и смотрит на меня горящими от температуры глазами. Они блестят как мокрые зеркала. Замечаю, что у Харрисона и правда есть другие шрамы, разбросанные повсюду, хотя серьёзных ран, как полученная сегодня, не было.

Дьюк тяжело садиться на кровать. Помогаю ему снять сапоги и когда поднимаю голову, замечаю — он снова на меня пристально смотрит.

— Это правда? — спрашивает странным тоном, заплетающимся и горячим, как и его кожа.

— Что ты имеешь в виду?

— Про твою мать, которая хотела бросить тебя на горе Тайгет.

Он слышал, что я рассказывала? Но прежде всего именно это из сказанного запомнилось?

— Э… да… что-то в этом роде, — пробормотала я смущённо. — А сейчас будет лучше, если ты ляжешь. У тебя жар.

— Мне нужно позаботиться о животных.

— Я сделаю.

— Ты? — его затуманенный лихорадкой взгляд предает вспышка привычной иронии. — Что ты собираешься делать?

— Всё, что необходимо. Когда вернусь из хлева, приготовлю тебе что-нибудь поесть, и сможешь принять антибиотик. — Харрисон падает спиной на кровать и хрипло стонет. — Ты должен спать на животе, на спине будет больно.

Харрисон произнёс сквозь зубы с дюжину проклятий и перевернулся на левый бок. Ну что за человек: никогда не покажет, что прислушивается к любому из моих предложений, не противореча. Накрываю его одеялом и глажу по лбу. Дьюк хватает мою руку, отчего я почти падаю на него.

— Убирайся, — шепчет мне и на мгновение снова выглядит как прежде: с обычным, полным иронии властным голосом, готовый заставить меня почувствовать себя глупой, лишней. Но на этот раз я не куплюсь, не позволю довести себя до предела, чтобы выкинуть очередную фигню.

— Я никуда не уйду. Ты нуждаешься во мне, и я останусь.

— Не говори потом, что я не предупреждал.

— Боишься, что испугаюсь тяжёлой работы? Это не так; я докажу тебе, что способна…

— Твою мать, ты идиотка.

— Знаю, ты повторял много раз. — Я положила ладонь ему на глаза. — Закрывай глаза. Скоро вернусь.

Сразу понимаю — работа тяжелее, чем ожидалось. Вначале отправляюсь за дровами, нужно оживить огонь, который почти погас. Потом прихожу в хлев и ухаживаю за животными. Затрачиваю на всё втрое больше времени, но, в конце концов — я выигрываю.

Почти ночью, усталая, возвращаюсь домой. Снова пошёл дождь. Снимаю сапоги и босиком вхожу в тишину.

Харрисона лихорадит всё сильнее, он такой горячий, что немного меня пугает. Готовлю бульон и сажусь рядом с ним на кровать.

— Ты должен поесть, — тихо говорю я.

Мужчина открывает глаза и раздражённо морщиться.

— Не доставай, — бормочет в ответ.

Подношу ложку с бульоном к его губам. Дьюк бросает в меня обжигающий взгляд. Если бы взгляд мог выбрасывать пламя по настоящему, то сейчас я стала бы золой.

— Не обращайся со мной как с ребёнком, могу заверить, я не маленький.

— Ах, знаю, что ты не маленький. Ты упёртый взрослый, который сейчас немного поест и потом примет антибиотик. Или я останусь здесь с этой ложкой до рассвета.

— Здесь? — переспрашивает Харрисон, и на его губах распускается бутон странной ухмылки. — Возможно, это не станет большой жертвой.

Тогда я понимаю, что Дьюк пялится на мою грудь, она фактически в паре сантиметров от его носа. Ощущаю, как у меня скручивает живот, и начинают гореть щёки. Вскакиваю с кровати, словно из матраса торчат гвозди или я вдруг оказалась у него под носом голая.

— Какой ты необычный человек, «маленькая жаба», — шепчет он. — Давай мне этот грёбаный бульон.

Знаю, я должна взбеситься и вылить на его голову содержимое тарелки, за то, как меня обозвал. Но по какой-то неясной причине я не чувствую себя оскорблённой. Быть может потому, что используя это обидное прозвище, Харрисон вновь доказал: ранее он меня слышал. И потом — он болеет и заслуживает большего терпения, чем я бы проявила в обычных условиях.

Протягиваю тарелку, он ставит её на кровать и проглатывает немного бульона. Видно, что у Харрисона нет аппетита, еду проглатывает с трудом. Его лоб блестит от пота, движения замедленны, и выглядит очень вялым.