— Это ещё что за тип? — спросил Хакобо, снова садясь за руль.

— Не знаю, — ответил отец. — Полагаю, он с другого поста. Они иногда меняются.

— Перед тем, как войти в поместье, запомни первый урок, Килиан, — пояснил Хакобо. — Постарайся, чтобы охранникам регулярно перепадали презенты — например, табак или выпивка, да хоть бы и яйца. Чем они довольнее, тем быстрее являются, когда зовёшь.

Антон с ним согласился.

— Как правило, проблем не бывает, но как знать... Когда-то давно, сразу на нескольких плантациях, взбунтовались брасерос, которых не устраивали условия договора. К счастью, вмешалась Территориальная гвардия. — От этих слов Килиан нервно вздрогнул. — Но не волнуйся, это было много лет назад. Сейчас они живут не так плохо, чтобы бунтовать. И кстати, одна из функций белых людей — не допускать конфликтов между цветными. Так что учись.

Хакобо сбавил скорость, возвестив гудком о прибытии.

Санта-Исабель произвела на Килиана глубокое впечатление, но при виде плантации Сампака у него перехватило дыхание.

Пейзаж совершенно изменился; городские улицы и километры посадок какао сменились высоким туннелем над красноватой грунтовой дорогой, образованным огромными величественными пальмами, устремившими в небо верхушки, как будто стремясь закрыть солнце. С каждым метром дороги, с каждой парой пальм, остававшейся позади, с причудливой игрой света и тени, его любопытство все больше вытеснялось лёгкой тревогой. Что ждёт его за этим тёмным влажным туннелем, которому не видно конца? Килиану вдруг показалось, что он не едет по царственному и таинственному коридору, а все больше углубляется в тёмную пещеру, словно влекомый какой-то необоримой силой, а внутренний голос нашептывал, что, выйдя наружу по другую сторону коридора, он уже никогда не будет прежним.

Тогда он не мог этого знать, но много лет спустя ему доведётся сажать новые пальмы на этой дороге, которая станет мистической эмблемой не только самой выдающейся плантации острова, но и той нитью, что неразрывно свяжет его с этой страной. А в тот момент все его чувства можно было описать двумя словами: подлинность и великолепие. Это было лишь преддверие плантации, раскинувшейся на девятьсот гектаров вокруг.

Наконец, Хакобо остановил машину, чтобы поприветствовать низенького толстяка с седыми курчавыми волосами, который подметал лестницу на второй этаж.

— Как дела, Йеремиас? — спросил Хакобо, выглядывая в окно. — You get plenty hen?

— Plenty hen, massa! Много кур! — с улыбкой ответил тот. — Уж чего-чего, а яиц здесь всегда хватает. С возвращением!

— Йеремиас в одиночку управляется с кучей дел, — объяснил Хакобо Килиану и Мануэлю. — Он и привратник, и ночной сторож, и будит нас по утрам, и привозит хлеб... Да ещё и присматривает за курятником и даёт наставления садовнику! — Он снова повернулся к толстяку: — Эй, wachim'an! — крикнул он. — Запомни этих людей: мы частенько будем возвращаться за полночь!

Йеремиас кивнул и приветливо помахал рукой, пока машина черепашьим шагом пробиралась меж кур и коз. С этой минуты Хосе и Хакобо стали по очереди наставлять Килиана и Мануэля, стараясь вложить им в голову основные понятия и правила поведения во вселенной, куда они собирались внедриться.

Между тем, перед ними открылся главный двор, который, как и плантация, назывался Сампака. Во дворе стояли два бассейна: один — для рабочих, другой — для хозяев и служащих; иными словами, один — для негров, другой — для белых. Килиан решил, что у него нет другого выхода, кроме как научиться плавать. На плантации, через которую протекала речка с тем же названием, Сампака, были ещё два двора. Один из них назывался Якато, что означает африканскую разновидность баклажана, больше похожую на помидор; а другой — Апсайд, что значит «верхний», и на англо-африканском диалекте это произносилось как «Обсай».

Из трёх дворов здесь было больше всего построек — это не считая складов, гаражей и девяти сушилен для какао. Здесь размешались жилища более пятисот брасерос с семьями, плотницкая мастерская, часовня и даже маленькая школа для подросших детей брасерос; здесь же находилась электростанция, дававшая электричество всем производственным сооружениям и жилищам. Была здесь и больница с операционной, двумя палатами на четырнадцать коек и домом врача. В самом большом дворе, друг против друга, стояли два главных склада; здесь же располагались контора управляющего и общежитие для служащих-европейцев, большинство которых были испанцами.

Килиан был ошеломлён. Несмотря на все прежние рассказы, он даже представить не мог, что поместье окажется столь огромным, похожим скорее на маленький город с сотнями жителей, окружённый пышными посадками какао, что раскинулись на мили вокруг. Повсюду, сколько хватало взгляда, он видел бесконечное движение и суету: рабочие тащили ящики и инструменты, грузовики подвозили продукты для нужд плантации или везли куда-то рабочих. Негры сновали туда-сюда; все они казались Килиану на одно лицо; все они были одеты в потрёпанные рубашки и брюки цвета хаки; все были босиком или в открытых сандалиях из тёмных кожаных ремешков, покрытых пылью.

У него вдруг засосало под ложечкой.

Волнение от путешествия в неизвестность напоминало головокружение. Картины, сменявшие одна другую за стёклами машины, отражались на сетчатке глаз прежде, чем мозг успевал их осмыслить.

Ему вдруг стало страшно.

Очень страшно.

Он был здесь с отцом и братом, и с ними врач — а у него от ужаса перехватило дыхание. Как он впишется в этот черно-зелёный водоворот? Да ещё эта жара, чертов зной, который казался таким приятным на корабле, а теперь из-за него невозможно дышать...