Антон спал на размётанной простыне, спиной к двери, зябко свернувшись калачиком: одеяло сползло на пол и лежало рядом с кроватью.

Владимир тронул плечо брата. Тот отреагировал на удивление чутко, резко повернув голову, уставился на него непонимающим взглядом. Владимир рассмеялся.

– Доброе утро!

– Владимир! Ты как здесь? – Антон развернулся, сел на кровати, сонно растирая лицо, потом обнял себя руками.

– Нечаянный отпуск вышел, – ответил Владимир, с улыбкой глядя на брата, силившегося держать открытыми неумолимо слипающиеся глаза. – Ладно, ты вставай, умывайся, а я тебя в столовой подожду. Там и поговорим.

Владимир вышел из комнаты.

Антон вошёл в столовую через двадцать минут, одетый в светло-коричневый домашний костюм, гладко причёсанный, чисто выбритый. Тонкие пижонские усики резко чернели на бледной коже. Весь он излучал свежесть, но лицо было слегка отёчно, и глаза блестели стеклянно: вчерашний бурный вечер напоминал о себе, да и не только вчерашний, видимо.

Антон подошёл к вставшему ему навстречу Владимиру. Они крепко обнялись.

– Ну, здравствуй, дорогой, – сказал Антон, обдавая брата ароматом одеколона. – Дай хоть посмотрю на тебя, – он слегка отстранился, – а то вваливаешься в комнату, как снег на голову.

Владимир улыбнулся, и они сели за стол.

– Алевтина! – крикнул Антон. – Подавай завтрак!

Дмитрий Евсеевич помогал Алевтине внести тарелки.

– Это что за ящик, Евсеич? – спросил Антон, указывая глазами на стоявший в дальнем углу столовой деревянный короб.

– Так дружки ваши вчера вместе с вами, беспамятным, доставили. Сказали, «кузаня» какая-то.

– «Мукузани», – рассмеялся Антон, встал, подошёл к коробу и вынул из него одну из обложенных сеном бутылок. – Алевтина, принеси-ка нам бокалы! Ну, князь, ай да молодец! – продолжал усмехаться Антон. – Не обманул всё-таки.

– Что ещё за князь? – спросил Владимир.

– Грузинский князь Мачабели.

Алевтина принесла бокалы, и Антон налил в них играющее на свету рубиновое вино.

– Ну, с приездом, братец, – протянул свой бокал Антон и, чокнувшись, сделал глоток. – Ах, хорошо винцо, хорошо! Я этому вину сейчас, если признаться, Володя, больше чем тебе рад, – сказал Антон после очередного глотка и снова рассмеялся. – Головушка моя страдает. Так какими судьбами? – он взглянул на брата.

– Оказия, – улыбнулся Владимир. – Следую к новому месту службы, в Гельсингфорс.

– Чего так?

– В дозоре с противником встретились. Ну, постреляли друг по другу, как полагается. Не скажу, что серьёзно, но народ у нас немного посекло; меня вот тоже по руке зацепило.

Антону только сейчас стало ясно то, что сразу бросилось в глаза, но чему он как-то не придал значения: Владимир все манипуляции, требующие участия рук, в основном, совершал левой рукой, хотя был правшой.

– Людей много потеряли?

– Да все живы остались. Когда к нам помощь подоспела, германец уже ушёл. Так что нас на буксире в базу вернули, правда, я этого не помню: в себя пришёл уже в госпитале. Пока лечился, корабль отремонтировался и снова ушёл в море – время сейчас напряжённое – соответственно, вместо меня другой офицер был назначен.

– Понятно…

– А как давно родители в Москве? И почему им вообще там быть понадобилось?

– Тут, Володенька, после отречения царя весь город на ушах стоял, а уж про политические бурления и говорить нечего. Главный кадет, Милюков, теперь-то во Временном правительстве министром, а значит, и партия его играет нынче одну из ведущих ролей. Вот отцу и привалила работёнка, взлетел он по партийной линии, – многозначительно приподнял брови Антон, – приглашён на работу в Московский отдел центрального комитета партии. А маму он решил взять с собой, как только узнал, что уезжает не на короткий срок. И, скажу тебе, уезжал он к новому месту работы в очень даже хорошем расположении духа.

Братья ненадолго замолчали, приступив к еде.

– По какому поводу торжество вчерашнее было? – спросил Владимир

– Некий господин Нестрембженский устраивал дома музыкальный вечер. Дочурками своими хвастался: одна – арфистка, другая – за роялем. Засиделись в девках, вот и устраивает папаша званые ужины и прочие мероприятия…

– Что-то я не припомню, чтобы на музыкальных вечерах до чёртиков упивались.

– Это позже случилось. А на вечере том я с вышеупомянутым князем Мачабели повздорил малость: пошутил о его притязаниях на старшую дочку, он вспылил – грузины они такие, знаешь, горячие, – а у этого ещё и с чувством юмора туговато оказалось. К тому же, возраст уже за сорок, брюшко, состоятельность – всё, что полагается солидному мужчине, а тут какой-то молодой нахал над ним шутить вздумал. Я-то ничего такого не хотел, только князя понесло уже, но ведь и я отступать не привык, вот и вышло… Князь, видимо, решил меня сначала испугом взять, криками, – улыбался Антон, – ну, а когда дело нешуточный оборот приняло, ему кто-то про моё прошлое шепнул, и он задумался немного, поостыл. В конце концов, всё мировой закончилось, ну и, как водится, отметить это событие решили, закатили в ресторацию. А прощаясь, князь обещал меня лучшим своим вином угостить в знак дружбы и симпатии – и не обманул, как видишь.

– Мне думалось, светские мероприятия теперь прекратили свое существование, – сказал Владимир.

– В общем-то, да, но по старой памяти некоторое подобие иногда бывает. Правда, тихо так, скромненько, чтоб не привлекать внимания – народ на эти дела косо смотрит нынче, праведно гневается. У тебя-то как дела? – спросил Антон. – Пошаливают матросики ваши, наверное? Почувствовали силу после того, что в Гельсингфорсе и Кронштадте натворили?

– Пошаливают, – хмуро подтвердил Владимир, вспомнив недавний разговор со священником в поезде. – И на офицеров всё волками смотрят… Революцию сделали, теперь расхлёбывают то, за что боролись. Чёрт их разберёт, чего им надо! Новую власть мы, офицеры, признали, так теперь другая свистопляска началась: поговаривают, будто большевики с Временным правительством сладить не могут, а у нас на флоте большая часть матросов – большевики, как выяснилось.