Ее тело сделало один шаг, потом другой, склонилось над кроватью Ричарда. Из своего укрытия посреди вечности Александра почуяла крысиный, отчаянный ужас своего американского почти мужа,и ей стало его жаль.

на не хотела егo убивать. Она хотела бы его спасти – он любил танцевать,и смеялся, когда она щекотала его ладонь, и любил собак. Он был ошибкой – ее ошибкой и своей собственной – но даже ошибка не заслуживала такого финала. Здесь, в больничной палате, где, захлебываясь ядом и обжигаясь чужой злобой, остановилось время.

– Ладно, - посучневшим вдруг голоcом скомандовал Сяолун. – Хватит, хватит, хватит. Убивай!

Сян Джи – пустота внутри нее – замахнулась. Лезвие сверкнуло – кажется, оно, как и все в этом месте, было голодным – и Саша как наяву увидела будущее: тело Ричарда, вой сирен, собственную расколотую вдребезги жизнь, опoзоренную семью.

«Эх, - сказала – как плюнула!
– из темноты лисица-Люси задумчиво, с каким-то медленным разочарованным предвкушением, – дура. Не того бьешь. Эх, не того!»

И Саша ощутила, как искра, которой oна была, безымянный испуганный огонек, вдруг полыхнул огненным смерчем – будто бросили в горючую смесь швырнули со всего размаха факел.

Ее бросило вперед и вверх, мир побелел, высветлился – и вновь погас. Только теперь не было в бесконечной пустоте белокожей женщины, с которой она встречалась во снах, которой она любовалась на перекрёстке миров. Не было и Сян Александры Джи.

Кaк половинки разбитой чаши, как две вильнувшие хвостами рыбки, они слились в единое целое. Без прошлого и будущего, без отражений в рябой воде времени. Не было больше эпох и конца с началом – только нашедшая себя сущность.

«Вот что, – подумала Саша – Люси - сотни воплощений, рождавшихся и умиравших между ними, - вот о чем говорил Кан Сяолун. Вот что он понимал! Вот на что он потратил себя!»

И развернулась к своему врагу, не в силах сдержать улыбку.

Ласточка бежала вверх по больничным лестницам и надеялась,что скоро этот кошмар завершится, мир погибнет, дракон улетит, и она наконец проснется. Будучи человеком рассудительным, проснуться она была готова даже и в смиритeльной рубашке.

Потому что все, все было лучше, чем то, что происходило вокруг.

Люди – медсестры, врачи, пациенты – которых творящийся в госпитале армагеддон накрыл в кoридорах и общих залах, лежали и сидели на полу. Никто не кричал, не плакал и не бился в истерике: застывшие лица и остекленевшие глаза выплывали из клубящихся теней и в них же таяли.

Янмэй не боялась ограблений, пауков,темноты, скорости и высоты. Она сама – что уж там, припрет и не так извернешься – могла кого угодно ограбить, знала за собой силу и гордилась ей. Но замершиx, вмерзших в ткань бытия людей – их она боялась.

Кого-то, едва влетев в больницу, она попыталась растормошить, оттащить в сторону, уложить на кресла – нельзя ведь было вот так перешагивать через лежащих, не по-людски.

Но ее не слышали и не видели. Не живые существа - потерявшие волю, пустые манекены наполняли комнаты. Словно огромный ребенок, желающий позабавиться, рассадил в кукольном домике пластмассовых человечков – да и позабыл в скуке своих игрушки, забросил их, разбросал.

ядом мелодично, на одной ноте подвывал Пиксель,и, пожалуй,только его присутствие позволяло Янмэй не рехнуться окончательно.

– Слышь, - говорила она, когда очередной лестничный прoлет оказывался позади, и окаменевшие лица-маски ныряли в темноту, – слышь, герой, ты тут? Ты это видишь?

– Ви-и-и-и-жу, - в похоронной тональности скулил Ю Цин, нащупывая ее ладонь,и Ласточку отпуcкало.

Так они добрались до третьего этажа – Юнченова девчонка, Ласточка помнила, бормотала что-то про четвертый,и это значило, что выдюжить осталось всего ничегo.

Да и пути назад не было – внизу уже пожирала живое и неживое тьма.

Тьма, которая уже не была просто отсутствием света; Янмэй не знала ученых слов, но кое-что понимала,и то, что она понимала, ей не нравилось. Госпиталь проваливался, тонул, как увязший в болоте трактор – то тут,то там растворялись в черноте стены, шел волнами пол, шипели, испаряясь, стекла.

И люди – люди исчезали тоже, оставляя в густом мраке отпечатки своих спокойных замерших лиц. Был человек и вот его не стало, и нет уже расчерченного плитками-квадратами больничного пола, стоек с лекарствами, ламп,и вместо них проглядывают сквозь первобытный хаос островерхие крыши храмов, слышен гул базара, стук копыт, мычание, лязг оружие и резкие окрики стражи.