— А это кто? — искреннее удивился я.

— Рея. Я только начал забывать свою первую любовь, решил попробовать жить полноценно, найти подругу. Полукровка мне понравилась, и я пригласил её к себе. Кто же знал, что ты влезешь в её постель раньше, чем я успею начать ухаживания?

Надо же, я ведь и не догадывался, что перешёл ящерке дорогу. Он так носился со своей трагедией, что мне и в голову не пришло предположить в нём новые притязания. Как оказывается много можно узнать друг о друге просто разговаривая. Хороший способ. Надо запомнить на будущее.

— Ну ты не поставил меня в известность о своих намерениях. Ты со мной брезговал беседовать, видел лишь вещь, на которой удобно срывать зло, вот и получил, что получил. Поверь, я бы никогда и не взглянул на женщину, знай, что ты питаешь к ней нежные чувства. Тебе следовало сказать мне что она для тебя значит.

— Как можно было заговорить, если ты своей надменной рожей замораживал вокруг воздух? — огрызнулся он. — Красавчик, перед которым не устоит любая. Рядом с тобой я ощущал себя невзрачным и ущербным! Тебя ведь даже изувечить нельзя, всё зарастёт, восстановится, будет сиять пуще прежнего! Как я ненавидел это превосходство, которое ты не стеснялся подчеркнуть.

Не я же произвёл это недоразумение на свет, чтобы отвечать ещё и за его наружность! Ящерка любого рассердит даже, не прилагая к тому специальных усилий. Что толку попрекать меня тем что не в моей власти, хотя, если быть до конца честным, дразнил я его специально. Просить прощения, впрочем, нужным не счёл, зашипел в ответ:

— Ах я ещё и виноват? Наверное, и кнутом я сам себя стегал и пальцы сам себе дробил в тисках. Я тебе один всего перекусил сегодня, хлебни хоть каплю моей участи, прочувствуй, каково это — быть униженным, избитым, презираемым и страдающим.

Он сопел, свирепо на меня глядя, ужасно захотелось треснуть крылом, чтобы слегка опамятовал, но я сдержался. Вспомнил его вчерашние недобрые взгляды, уточнил:

— К Дани ты тоже меня приревновал? Мы просто друзья.

Он зарычал, дёрнулся, попытался подняться, но я не дал, рыкнул в ответ, оскалив полностью выпущенные клыки. Он заткнулся и отпрянул, никогда ведь не видел моих зубов. Вот пусть теперь посмотрит.

Мы помолчали. Я прислушивался к полёту драконов, тихо круживших над ущельем. Зрение у них хуже нашего, но внизу не так темно, вполне могли разглядеть как мило мы здесь уединились. Вмешиваться, впрочем, они не спешили, да и не стоило теперь: солнце уже почти село. Последнее я произнёс вслух, и дракон вздрогнул, склонил голову, проговорил глухо:

— Добивай!

Всерьёз ведь поверил, что я не упущу возможности разделаться с поверженным противником, я видел, как ему страшно. Наверное, следовало смахнуть крылом голову с плеч и поставить кровавую точку в нашей переплетённой злым умыслом судьбе, но я как никто другой понимал, что жертвами были оба, и не хотел повторять страшный опыт мести.

— Идём домой, Аелия, — сказал я. — Холодно тут, я есть хочу, и охотник там волнуется.

Он содрогнулся всем телом.

— Не издевайся! Не мучай больше, просто убей! Я же попросил прощения.

— Верно! И я тебя, по всей вероятности, прощу. Лет через сто — обращайся, а сейчас встал и полез наверх!

Он послушался не сразу, косился опасливо и зло. Я тоже не спускал с него глаз. Наше недоверие, как роковая любовь, было крепким и взаимным. Подняться по скале он, конечно не мог, пришлось мне втаскивать, позволив уцепиться за конец моего крыла. К счастью, выше ущелье расширялось, и драконы смогли снизиться и подхватить своего собрата, избавив меня от обузы.

Я радостно воспарил в родную ночь, махнул крыльями заре и полетел к замку. Боль ещё не ушла совсем, и от безудержного восстановления меня покачивало даже в воздухе, но всё равно я обогнал медлительных огнедышащих и первым опустился на площадку. Здесь меня основательно повело в сторону, но заботливые руки тут же подхватили, плечо подставилось для опоры.

Я едва не повис на человеке, отважно пытавшемся не дать мне свалиться на камень площадки. Что-то часто я стал показывать посторонним свою слабость, хотя быть может это и есть признак силы? Не испугаться искренности в таком стыдном деле.

— Охотник, я победил! — сказал невнятно: язык немного путался в клыках.

— Я знал! Я верил! — пропыхтел Крис. — Пойдём, уложу в постель и раздобуду еды.

— Дай хоть обратно переломиться, а то я тут всё разнесу по дороге. Я уже не падаю, можешь пока отпустить.

Он послушно отступил, ладонью погладив жёсткую кромку моего кожистого крыла. Не испуг на лице читался, а восторг, похоже, я для него действительно стал своим, раз готов принять меня таким, какой я есть. Даже не отвернулся, пока я возвращал себе относительно человеческий облик, лишь сочувственно головой покачал:

— Больно, наверное. Теперь отдыхать?

— Нет, веди меня в зал.

Я засмеялся. Предстояло ещё самое интересное. Поединки были под запретом, и всякий, принявший в них участие и дерзнувший выжить, подлежал публичному унизительному наказанию — искупал вину. Я прекрасно знал об этом и даже предвкушал событие, поскольку страдать на этот раз должен был не один.