– Елена Павловна,- зашептала она,- я выяснила. Он не больной. Язык розовый, а где пульс,- я не знаю... А Сашк... Саша... сказал, что всё знает.

– Попроси Сашу зайти ко мне после школы.

* * *

Вечером Леночка предложила Тане перечистить все кастрюли, а сама долго разговаривала с Сашей.

Таня терла кастрюли изо всех сил - и кирпичом, и мелом, и вереском. Если бы кастрюли были не из алюминия, она давно бы протерла в них дыры. А разговор и комнате всё продолжался.

Наконец Саша попрощался с Леной Павловной и, проходя мимо девочки, презрительно бросил:

– Эх ты, докторица! Пульс в левой пятке щупают!

И хлопнул дверью.

Леночка сидела задумчивая, сосредоточенная. Таня знала,- в таких случаях ее лучше ни о чем не спрашивать и не мешать думать. И только вечером, когда девочка уже лежала в постели, Леночка рассказала ей об Алешином горе.

Алешина мать умерла, когда мальчику было три года. Отец не захотел жениться вторично, боялся, что мачеха будет обижать хромого мальчика. Взял в дом старую бабку-бобылку, и так и жили они до самой войны. А сейчас отец на фронте и мальчик живет у деда. Но Таня и сама всё это знала, а вот остальное знал только Саша - настоящий Алешин друг.

Дед Алеши, колхозный кузнец Василий Никанорович, был настоящим мастером своего дела. Его знали, кажется, по всей области. Из дальних колхозов приезжали за ним, когда нужно было починить какую-нибудь сложную машину или сделать тонкую кузнечную работу. Он любил свое ремесло, как художник, он гордился своим уменьем и непременно хотел передать его своему внуку.

Но с горечью видел Василий Никанорович, что внук не может и не хочет быть наследником его мастерства. Кузнец любил Алешу, никогда не обижал его, баловал подарками. Но каждый раз, когда он взглядывал на мальчика, на сердце его накипала обида,- почему он не может все тайны своего ремесла, все уменье и любовь к своему делу передать внуку! Алешина привязанность к рисованию раздражала кузнеца. Он не запрещал ему возиться с карандашами, привез ему из района коробочку красок. Но считал рисование не настоящим делом.

Постепенно дед и внук всё дальше и дальше отходили друг от друга...

– Завтра я пойду к Василию Никаноровичу,- сказала Леночка и вздохнула,- но удастся ли мне что-нибудь сделать?

Перестук молотков

Розовое пятно лежало на снегу у порога кузницы. Оно струилось и колебалось, и Леночке даже жалко стало наступать на него ногой, такое оно было красивое и, казалось, теплое!

А в самой кузнице было шумно.

Бабка-бобылка раздувала мехи, наступая ногой на металлическое стремя. Парень-молотобоец возился в углу, громыхая каким-то железом, а Василий Никанорович с обнаженной грудью, в огромном кожаном фартуке разглядывал разогретую полосу железа, крепко зажав ее огромными щипцами. Раскаленное железо сияло и алело, как сказочный волшебный цветок.

Увидев Елену Павловну, кузнец выпрямился во весь свой могучий рост и смахнул пушистыми волосами свежую копоть с низенькой потолочной балки.

– Здрасьте, Елена Павловна,- забасил он приветливо,- что, на нашу работу поглядеть заинтересовались?

– Да и на работу тоже,- весело сказала Леночка,- и поговорить мне с вами надо, а вас дома никогда не поймаешь, всё в кузне да в кузне. Вы, верно, и ночуете здесь?

– Да, сейчас не до отдыху. Надо вон инвентарь к севу готовить. Первая работа сейчас в кузне. Сеялка, там борона, трактор... всё через наши руки должно пройти.

Кузнец говорит быстро и оживленно, но Леночка видела, что он вдруг помрачнел, видимо, сразу понял, зачем пришла Елена Павловна. Он выкатил на середину кузни деревянный чурбачок, тщательно обтер его негнущимся кожаным фартуком.

– Садитесь, Лена Павловна!

В валенках, в шубке, в большом шерстяном платка Лене было нестерпимо жарко у раскаленного горна и бочки с нагревшейся водой.

И разговор не начинался.

Иван-молотобоец, увидев учительницу, подтянулся и ел Лену глазами, как солдат генерала. Бабка-бобылка перестала раздувать мехи и стояла неподвижно, поставив ногу в стремя, будто она собиралась вскочить на норовистую лошадь. Кузнец ненужно перебирал какие-то инструменты...

– Василий Никанорыч! Выйдем на порожек. Мне что-то жарко здесь с непривычки.

– Выйдем, выйдем, сейчас, Лена Павловна,- засуетился кузнец, пряча глаза от Лены.

– Ты, Ваня, прибери здесь, а бабушка отдохнет пока - напрыгалась.

Нельзя сказать, чтобы на порожке было удобно. Лицо леденил студеный ветер, на глаза набегали стеклянные слезы, а спине было жарко. И чем больше и убедительнее говорила Лена, тем больше она чувствовала, как замыкался кузнец, как росло в нем нетерпение и раздражение.

– Да что вы так говорите, Лена Павловна,- перебил он учительницу недовольно,- будто я своему внуку не родной! Обижаю я его разве, не кормлю, не холю? Да я иной раз на него погляжу, так сердце кровью обольется, так он на мать похож. Она у меня была, как цветок на лугу. А что у меня внук никчемушний в жизни, так такая уж, видно, моя судьба. И лучше вы меня не трогайте. Я ведь не жалуюсь.

– Да поймите вы, Василий Никанорыч, у Алеши талант, большой талант. У него замечательное дело в руках...