– Дело?! Баловство это, а не дело. Разве это нужное? Вот я вам покажу сейчас дело. Иван, давай становись! Бабка, начинай!

И в кузнице закипела работа. Скрипели и тяжко вздыхали мехи, плясали по стенам мохнатые тени, краснело, алело, белело железо в горне. Василий Никанорович лязгал клещами и не сводил глаз с накаляющейся железины...

– Взяли!
– закричал он вдруг, сунул щипцы в горн, ухватил сыплющую искрами железину и положил ее на наковальню.

– Начинай!
– снова крикнул кузнец так громко, как будто Иван был за версту от него, и стукнул по поковке небольшим молотом - ручником.- Вот сюда! Раз!

Молотобоец взмахнул молотом. Искры полетели во все стороны, потухая на кожаном фартуке, шипя на мокром полу, заставляя Лену зажмуриться.

"Бах! Бах! Бах!.." - гремел молот, тяжко опускаясь на наковальню, разнося весть во все колхозы, по всему району, по всей стране, что Василий Никанорович творит свои кузнечные чудеса.

"Вот сюда! Вот сюда..." - звенел ручник.

"Дзинь! Дзинь! Дзинь!" - отвечала наковальня.

"Еще, еще, еще..." - задыхались и хрипели мехи.

– Стой!
– крикнул Василий Никанорович и сунул в воду раскаленный кусок. Облако пара поднялось над бочкой и окутало работников.

Вокруг сразу стало тихо. Лена вытерла пот со лба. Бабка дула на занемевшие руки. Иван, тяжело дыша, счастливо улыбался, а Василий Никанорович, огромный, разгоряченный, поблескивая глазами, шагнул к Лене и крикнул:

– Видали? Вот это работа! Всем на пользу. Молодец, Ванька! А то баловство. Эх, Алешенька!

И махнул рукой.

Все за одного

Звено вместе с Леной Павловной подробно обсуждало план выставки.

– Очень важно, чтобы на нашей выставке,- сказала Лена Павловна,- были картины Алеши. Мы отведем для них самый светлый класс. А уж ты, Саша, убеди его, чтобы он сел за работу.

Ребята горячо поддержали Лену Павловну, хотя только Таня и Саша понимали, в чем дело: надо было показать кузнецу, что Алешина работа не баловство, не детская забава.

Саша подолгу беседовал с Алешей, уговаривал его, доказывал, сердился, и Алеша согласился рисовать. Он уже загорелся, думал, прибегал советоваться.

А ребята засели за газеты, искать сюжеты для Алешиных картин. Чего только они не прочитали! О каких замечательных людях, о каких подвигах на фронте и в тылу!..

Но вдруг Саша пришел к Лене Павловне и сказал взволнованно:

– Алеша плачет.

– Отчего? Что случилось?
– взволновалась Леночка.

– Рисовать не может,- мрачно ответил Саша, ожесточенно снял кепку и швырнул ее на табуретку.- Бумаги нет,- Саша загнул один палец.- Кисточки все повылезли,- Саша загнул другой палец,- красок нет...- и он кулаком погрозил кому-то в окно.

– Да-а...- протянула Леночка,- нехорошо.

Молчание повисло в маленькой комнатке.

Таня на цыпочках, чтобы не мешать Леночке думать, прошла в угол комнаты и полезла в свой чемоданчик. Она долго рылась в своих сокровищах книжечках, бумажных кучках, ленточках - и вытащила круглую, не размытую еще краску и с торжеством положила ее на стол:

– Вот!

Саша разочарованно повертел кружочек и сказал со вздохом:

– Золотая... Что ею рисовать станешь?..

– Ну, вот что,- сказала Леночка,- раньше времени унывать не стоит. Ты, Саша, поговори с ребятами. Пусть каждый у себя пороется, а кисточки мы сделаем сами из волос. Я всегда в детстве делала. Пусть Миша настругает хороших гладких палочек, волосы мы к ним привяжем ниткой, да еще смажем нитку столярным клеем,- вот и будут кисточки. О бумаге я сама позабочусь.

Таня, под горячую руку, сразу бралась за дело. И вот уже вечером мелькают ножницы, кипит в консервной баночке столярный клей, а Таня стрижет и стрижет свои вихры и делает для Алеши кисточки.

Нюра, забежавшая к концу дня, в ужасе остановилась на пороге.

– Ты что наделала, Чижик?

– Пятнадцать кисточек,- торжественно возгласила Таня.

– Да ты на себя посмотри!

Таня подскочила к зеркалу.

Действительно! Крутые завитки были во многих местах выстрижены неровно, а над лбом красовалась прямо-таки лысинка.

– Ой, достанется от Леночки!

– Ну и поделом! Без толку сделано! Давай-ка щетку! Может, как-нибудь зачешу!

И верная подружка стала смачивать и укладывать причудливыми волнами непокорные вихры. Кое-какие разрушения были скрыты, но лысинка над лбом продолжала сиять. Это бы еще ничего, но когда Нюра подошла к столу, то стала так смеяться, что косы прыгали у нее на спине и слезы выступили на глазах.

– Чижик,- говорила она, захлебываясь от смеха,- ты думаешь... этими... запятыми рисовать можно?