Уходит дрожь. Меркнет, тускнеет разрушающий столб. Истончается, успокаивается, подчинённый всеобщей силе, имя которой – Любовь. Рассеивается голубой свет. Падает на плечи пыльными искрами. (1f101)

Нас качает в едином порыве, но в сердца приходит спокойствие и умиротворение. Не знаю, кто первым разжимает руки. Уже неважно. Всё кончилось. И только большая круглая дыра с неровными чёрными краями посреди площади уходит вглубь Зеосса как напоминание. Как знак того, что чуть не случилось, не убило всё живое на этой прекрасной, замечательной земле, где, как оказалось, так много добрых, чистых и отзывчивых сердец…

Я падаю на колени без сил. Ноги не держат. Окно в груди захлопывается, свет уходит. Чувства приходят в норму. Я больше не ощущаю всех, как единый организм. Но полнота не исчезает. Она со мной теперь навечно.

– Посмотри, как красиво, – шепчу я сухими губами Геллану. И в этот момент что-то большое и тёмное падает с высоты на землю.

Дара

Он падал красиво, как в замедленной съёмке. Переворачивался в воздухе – бесформенно тёмное нечто, скрытое в плотном сизом, почти чёрном дыме.

Он упал – и словно тёмная пыль поднялась вверх. Пепел. Это пепел оседает на землю медленно, как снег в безветренную погоду.

– Тинай! – Пиррия кричит страшно, и голос её срывается, соскальзывает на высокой ноте. Мы ещё ничего понять не сумели, а она уже мчится к месту, где кружатся пыльные снежинки.

– О, дикие боги, – бормочет старуха рядом со мной, и я только чудом сдерживаю крик.

Я узнаю её по бровям, что остались такими же красивыми и тёмными, как крылья чайки. Это Иранна. Больше нет молодой и эффектной ведьмы. Есть величественная старуха с бороздами-морщинами и сухими, как сучья, руками.

Она ловит мой испуганный, окоченевший в изумлении взгляд и только плечами пожимает:

– Настаёт момент, когда приходится чем-то жертвовать. Я отдала молодость – ничтожная малость за то, чтобы мир не провалился в пропасть. Не бойся, Дара. Я давно уже такая. Поддерживала лишь образ, пока на это были силы. И рассталась с ним без сожаления. Однажды все мы уйдём, рано или поздно, мало кто остаётся вечным.

Пока мы разговариваем, пепел оседает. Первое, о чём я думаю: там нет Тиная. И это пугает ещё больше, чем внезапная старость Иранны.

Мы, не сговариваясь, подбегаем к распростёртой на земле Пиррии. Рядом, весь в пыли, лежит мужчина. Тело его дёргается, будто по нему электрический ток пропускают. И это похоже на агонию. Но крови не видно. Лишь гибкое тело бьётся, словно в невидимых сетях

– Дикие боги, – снова выдыхает Иранна, пристально вглядываясь в черты мужчины. – Он разрушил печать. А значит искупил вину. Я думала, это легенды. Красивые сказки, не более.

Мне бы хотелось услышать об этом подробнее. Может, я одна не удивлена. Финист превращается в мужчину – наверное, я даже верила, что так однажды случится.

Он не похож на красивую статую – слишком жилист, худ и хищен. Красноватая кожа, припорошенная пеплом, сухие, как канаты, мускулы. Черты лица будто вырезаны скульптором из крепкого дерева – грубоватые, резкие, острые. Впалые щёки, высокие скулы, квадратный подбородок. Нос, похожий на клюв: длинный, ровный, лишь слегка загнутый вниз на конце. Ноздри вздрагивают и раздуваются, как у настороженной лошади. В нём нет ничего мягкого. И, наверное, нет ничего красивого, но глаз от него отвести трудно, почти невозможно.

Тёмно-кирпичные волосы спутаны и завиваются спиралями в тугие пружины. Глаза закрыты. Коротки ресницы трепещут, веки дёргаются телу в такт.

– Тинай! – рыдает Пиррия и проводит пальцем по щеке мужчины. В тот же миг он распахивает глаза, и люди, стоящие рядом, невольно отшатываются. Вместо зрачков у него огонь – яркий, красно-жёлтый, со всполохами.

– Пиррия! – предостерегающе вскрикивает Иранна. – Опасно!

Муйба кидается к бывшей сайне, но не успевает: мужчина, вперив огненный взгляд в Пиррию, дёргается ещё раз. Тело её пронзает молния – и теперь девушку трясёт, как на электрическом стуле.

– А-а-а-а-а-а! – кричит она, подняв руки к небу.

Мужчина содрогается в последний раз и затихает. Рядом падает Пиррия. Огненные нити оплетают её с головы до ног, мечутся по лицу, вырываются из пальцев. Кажется: у неё по венам сейчас не кровь бежит, а огонь.

– Он убил её, да? – спрашиваю, как заведённая, не могу остановиться. Меня тоже трясёт. – А сам умер, да?

Сильные руки Геллана ложатся на плечи, но не успокаивают, не могут остановить мою трясучку.

– Тихо! – командует Иранна, и разговоры постепенно замирают, как уходящая от берега волна. Муйба присаживается рядом с двумя телами и решительно проводит рукой вначале над мужчиной, а затем над Пиррией.