Она не осуждала, нет. Не могла осуждать, но не могла понять странной компании, с которой свела её Обирайна.

Нотта всегда была осторожной. Замкнутой молчуньей, которой хорошо наедине с собой и собственными мыслями. Она не любила толпы, скопище народа, душные помещения, крытые повозки.

Ей нравилась природа и солнце. И уединение, подальше от всех, подальше от суеты, громких звуков и смеха, ненужных жестов и прикосновений.

Подставлять лицо солнцу, слушать говор природы – шум ручья, пение птиц, движение воздуха – нет ничего слаще для неё. Но жизнь приготовила ей другую участь, подарив сильный дар, который не мог жить в тишине.

Она слышала музыку, сколько помнила себя. Звуки лились отовсюду, заполоняли душу, бились в голове, расцветали в сердце узорами. Нотта ловила их всем телом, они врастали в кожу, въедались цветными лентами, дрожали на ресницах всполохами и рождали образы, слова, мелодии, что, рвались наружу, на волю, просились раствориться в пространстве.

Она чувствовала дрожь в горле, вкус нот на языке, и когда молчать становилась невмоготу, вдыхала в лёгкие воздух и пела. В звуках жила её сила, развивался её дар, и ещё девчонкой она понимала, что умеет завораживать, заставляет останавливаться, прислушиваться к себе.

Нотта прошла сложный путь. Её дар не терпел одиночества, к которому стремилась её душа, и поэтому ей приходилось делать шаги, преодолевая робость, зажатость, удушливую стеснительность.

Когда она пела, всё становилось проще: стоило только звукам вырваться, как уходили куда-то далеко-далеко шум толпы, выкрики восторга. Тело становилось послушным и умело двигаться, живя собственной жизнью в такт великой музыки.

Менестрелями становились мальчики. Великими певцами и сказителями – юноши и мужчины. Даже в эпоху всесильных ведьм музыка оставалась в плену мужской силы. Лишь единицам удавалось нарушить извечный порядок, протягивающий руки ко временам драконов.

Над ней смеялись и удивлённо пожимали плечами. Дрожали от её голоса, но никогда не верили, что из этого что-то получится. Но она не сдавалась. Рано ушла из отчего дома, чтобы учиться. Потеряла семью, чтобы обрести себя.

Нотта возводила храмы собственной веры и постепенно собирала прихожан, что шли за ней, очарованные силой и красотой её дара.

Нотта добилась успеха: её встречали как королеву. Слава, будто неукротимый пожар неслась впереди, заставляя томиться ожиданием тех, кто слышал о ней или хоть раз слышал её голос.

Нотта создала первую певческую обитель для девочек, а затем ещё и ещё – в разных городах. Она отбирала лучших учителей, ломала скепсис мужчин-сказителей, заставляя прислушиваться к себе. Её уважали. Ею восхищались. Её любили слепой фанатичной любовью.

Поклонники и влюблённые. Жаждущие прикоснуться хоть на миг.

– Ты как дурманное зелье, – говорил ей Вран, – опьяняешь, околдовываешь, вызываешь привычку. Тебя хочется слушать ещё и ещё, и нет противоядия, нет сил разорвать путы, избавиться от зависимости.

Она не спорила, но исчезала по утрам, чтобы побыть наедине, послушать ветер и подставить лицо солнечным лучам. Она так и не смогла привыкнуть к многолюдным толпам, и первые шаги на сцене всегда вызывали страх, желание сбежать, скрыться, исчезнуть.

Нотта понимала: успех ходит под руку с завистью. Тех, кто ненавидел её, было не так много, как почитателей, но их яростная тьма порой поглощала всполохи тепла и любви.

Мелкие пакости, шипение за спиной, шлейф сплетен – к этому она не то чтобы привыкла, но смирилась, понимая: нельзя находиться на виду и не вызывать злобу завистников. Ненужное платье, которое она никогда не наденет, но приходится постоянно таскать за собой, как вещь, что стала неотъемлемой частью её жизни, – так Нотта воспринимала подобное явление.

Она пропустила момент, когда бесполезная тряпка превратилась в железное одеяние с острыми шипами. Может, по беспечности, а может, не желая поддаваться страхам, Нотта пыталась не обращать внимания на грязь, не прислушалась к тревожному звону колокольцев. Да что там – не слышала их, потому что в ней жила прекрасная музыка, звуки, что очаровывали и дарили наслаждение.

И потом, в её жизни произошли перемены. Появилась тайна, которую не расскажешь, не покажешь, не поделишься даже с самыми близкими. Для слишком публичного человека – большой риск, но против сердца она пойти не смогла. Предать не сумела.

Чреда неприятных моментов казалась случайностями. Она досадливо отмахивалась от них, как от назойливых мухин, не задумывалась, не сравнивала – не до того было.

Впервые задумалась, когда врачевали ей нарывы по всему телу от почесухи – травы, что растёт в реликтовых лесах на юге. Подобное не спишешь на нечаянность и неумышленную ошибку.

Позже, когда, открыв шкатулку, обнаружила в ней вместо драгоценностей вырванное сердце любимого пёсоглава, вынуждена была впервые серьёзно подумать об охране.