– Так будет больнее, – тихо предупредила Росса.

– Пусть. Со мной будет Дара, – он сказал это с той же интонацией, что и Леррану. Росса не стала спорить и возражать. Вздохнула только тяжко.

Геллан протянул руки – я упала перед ним на колени и вложила пальцы в горячие ладони. Он расслабился, прикрыл глаза.

– Готов? – спросила лендра.

– Готов, – выдохнул Геллан.

Росса стояла вся в белом. Длинный балахон почти до земли, руки открыты, чистые, аж светятся. Волосы убраны, отчего лицо её кажется крупнее. Непривычно видеть лендру такой. Без улыбки, без буйных кудрей.

Ладони у неё широкие, оказывается, пальцы длинные, ногти срезаны под корень. Никогда не замечала. А сейчас смотрю, как она обливает руки какой-то жидкостью из тёмной бутылки, выдыхает и, закрыв глаза, щупает пальцами крылья. Оба. Будто примеряется, сравнивает, измеряет без линейки.

Пальцы порхают, перемещаются, как будто она виртуозно играет гаммы на пианино. Пока ничего не происходит, поэтому я расслабляюсь, заворожённая Россиными движениями. Холодно-то как. А они с Гелланом почти голые. Не дрожат, не морщатся. У Геллана и руки необычайно горячие. А я нос в меховой плащ прячу, капюшон на уши поглубже натянула.

Росса чертит в воздухе какие-то знаки. Те зависают сизой дымкой на несколько секунд и тают. А затем она делает это. Ломает крыло голыми руками.

Я слышу хруст. Геллан дёргается, но не издаёт ни звука. Только крепкие пальцы сжимают мои ладони. Сильно, до боли, но я не смею пошевелиться, хотя дыхание перехватило, и дышу я через раз, выдыхая судорожно, толчками.

Хрусь. Хрусь. Хрусь – ещё три противных звука и Геллан мой, как прошитый током. Вот уже пот катится по его вискам. Глаза открылись, полны боли и слёз. Руки мои горят и немеют, я всхлипываю. Но мне не столько больно, сколько жаль его, так доверчиво стоящего рядом на коленях.

– Это… не очень больно, Дара, – говорит он сквозь сжатые губы. – Росса обезболила. Неприятно.

О Господи! Он что, успокаивает меня? Вот сейчас, когда сломанное в нескольких местах крыло виснет тряпкой, а в его глазах – муть, он пытается меня успокоить?

Что-то горячее растёт внутри, ширится и просится наружу. Я вдруг понимаю: чувствую Геллана так сильно, что перестаю дышать.

Он – это я. Его крылья – мои. Руки наши – единое целое. Ему больно, но по моим пальцам в него течёт мой жидкий огонь. Не разрушает, а обволакивает, не жжёт, а согревает, не сжигает, а даёт силы.

Выгибаюсь дугой и смотрю в синь его глаз.

Не отрываясь, перехватываю его запястья, впиваясь в них намертво.

Спаиваюсь. Сливаюсь. Посылаю импульсы.

Крохотные искры бегут по его рукам, превращая тело в мерцающую невесомую сеть.

– Что ты делаешь, Дара?

На губах его – светлячки. Разноцветные, почти незаметные.

Я чувствую: ему не больно. Ему легко. Он – перо в моих руках. Ветер в волосах. Воздушный поток, способный преодолеть расстояния.

– Дара, ты слышишь меня? – откуда-то издалека, как шёпот многолиственных крон.

Понимаю, что он хочет освободить руки, но только ещё крепче вцепляюсь в кисти.

– Не прерывай контакт, не прерывай контакт, – прошу, как заведённая. – Слушай меня, прошу, пожалуйста. Пожалуйста, Геллан.

И он слушается, расслабляется как раз в то мгновение, когда резко вскрикивает Росса:

– Не шевелись! Замри!

И Геллан замирает, расслабленный, оплетённый паутиной моих огоньков. Я вижу, как шевелятся его губы, но не понимаю, что он говорит. Сейчас это неважно.

В голове становится пусто-пусто, до звона. До шума. До комариного писка в ушах.

Бездонные голубые глаза. Рядом. Глубокие, как морские впадины. Погружаюсь в них без остатка и, очистившись от звуков и ненужных мыслей, понимаю самую простую истину.

Не знаю, в какой момент ему удаётся разомкнуть мои пальцы.

Его руки на моих плечах. Прижимаюсь носом к его груди. Вдыхаю его запах. Чувствую, как он обнимает меня. Меховой капюшон давно упал с головы, но мне не холодно. Губы Геллана почти касаются моих волос. Его дыхание шевелит их, и от этого – по телу дрожь.

– Всё кончилось, Дара. Ну же, очнись.

Спокойный голос. Осторожные братские объятья. Такой, как всегда.

А что делать мне? Что мне делать, если мой мир изменился?

Всхлипываю и отстраняюсь. Прячу глаза. Неловко оседаю на пятую точку.

– Это она от слабости, – поясняет Росса. – Влила в тебя слишком много. Испугалась.

Ничего я не испугалась. Много они все понимают. Я вижу, как рядом хлопочет Айболит. Прикладывают с Россой выклянченные мимеи. Молодцы, понимают, что к чему. Мимеи быстро раны затянут.

– В общем, почти и без надобности, – недовольно гудит кровочмак. – Это ж сколько она в него впихнула, что раны на глазах затягиваются?