Шрифт:
Но в один июльский день тайник Леокадии оказался хранилищем не только палки, а куда больших НЕПРИЯТНОСТЕЙ. Потому что о новой песенке Леокадии какой-то критик написал: "Не слишком ли много травы?"
В моем укромном тайнике
Всегда растет ромашка,
Там целый день цветет сирень,
И мята там и кашка...
Туда от всех я ухожу
И все гляжу, гляжу, гляжу...
– Он должен был просто написать, что не любит траву, - сказала Леокадия.
– Ведь мне же нет дела до его бифштексов.
Шло лето. На Шестиконном сквере становилось все жарче, Алоиз и Леокадия целыми днями загорали. Алоиз совсем почернел, а Леокадия наоборот выгорела, но все равно казалась всем очень красивой, ведь стихи ее теперь печатали в "Стихотворной газете". Дети, жившие по соседству, разъехались куда-то, но Леокадию теперь навещали дети с других улиц и даже из других городов. Они приезжали, чтобы поглядеть на Леокадию.
– Я знаю, тебе очень хочется на мне прокатиться, - говорила она Алоизу.
– Но я не для того печатаю мои песенки, чтобы на мне ездили верхом и держались за мои перья. Это просто НЕПРИЛИЧНО.
Она теперь частенько задумывалась над тем, что прилично, а что неприлично.
– Я должна научиться этому самому заграничному - как его? ОРЕВУАРУ, - сказала она, - чтобы знать как обстоит дело с этими приличиями.
– Я буду тебя учить тому, чему учил меня один старый извозчик, предложил Алоиз.
– Только думай над тем, что я говорю.
Леокадия принялась жевать из торбы овес, купленный за проданные песенки, а тем временем Алоиз прочел ей небольшую лекцию.
– Во-первых, никогда не говори: "Ах рвань хомутная!" или "Клянусь оглоблей, я падаю!"
– Клянусь оглоблей, я падаю!
– воскликнула в испуге Леокадия.
– Во-вторых, не езди окольными путями.
– Как жаль, - снова прервала его Леокадия.
– Я так люблю летать вокруг да около.
– И в-третьих - уважай лошадь.
– Ну, тогда пошли в кафе, - потребовала Леокадия.
– Лошадь хочет пить.
И они отправились в золотисто-коричневое кафе.
Но тут, перед самым кафе, Леокадия вдруг увидела нечто такое, отчего сразу забыла про мороженое со взбитыми сливками.
– Сережки!
– закричала она.
– Вербные сережки... Снег как талое мороженое...
– Что ты несешь, Леокадия? И снег тает, и сережки бывают в МАРТЕ, а теперь ИЮЛЬ. И как могло растаять мороженое, раз оно еще не заказано?
Но они так и не заказали мороженое, потому что вдали, на другой стороне Миндальной аллеи, на углу улицы Пегаса, увидели корзины с синими васильками и белыми ромашками, а из-за этих сине-белых корзин выглянуло румяное лицо Цветочницы.
– Видишь?
– обратилась к ней Леокадия.
– ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. Скажи только, какое ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ за тем, которое уже ПОСЛЕДОВАЛО? Буду ли я и дальше писать стихи?
Но в ответ Цветочница запела:
А вот василечки, а вот васильки.
Собраны в поле у синей реки,
В поле - на воле, за темным лесом.
А ну, налетай, поэтесса!
– А я вовсе никакая не Поэтесса, - возразила Леокадия.
– Сама знаешь, что мне пришлось торговать стихами из-за крыльев. Придумай мне какое-нибудь ПРОДОЛЖЕНИЕ. Что меня еще ждет?
– ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ, - ответила Цветочница.
– Ты придумаешь его сама. А если бы у тебя не получилось...
– Тогда что?
– воскликнула Леокадия.
Ромашки, ромашки,
Полевые, луговые
Покупайте,
Налетайте!..
И поскольку Цветочница ничего больше не сказала, Алоиз купил двадцать пять букетов ромашек и три букета васильков.
– Васильки очень жесткие, - пробормотала Леокадия.
– А ромашки горькие.
– Разве красивое и вкусное это не одно и то же, Леокадия? спросил Алоиз.
– Не знаю, - растерялась Леокадия.
– С тех пор, как я стала сочинять песни все изменилось.
Раньше дождик был дождем, а теперь хоть тресни,
Должен стать дождливым словом в песне.
Раньше дождик просто падал или шел,
А теперь ему должно быть в строчке хорошо.
Даже грусть, когда она приходит к нам с дождями,
Стать должна дождливо-грустными стихами.
А туман, что стелется над полем
Станет только песенкой - не боле.
– А знаешь, что я придумал, Леокадия?
– сказал Алоиз.
– Ты вовсе не обязана сочинять.
Леокадия остановилась посреди Миндальной аллеи как вкопанная.
– Как это я сама об этом не догадалась?