Люди…

Ещё люди, он натыкался на них, и те, ненавистно шипя: «Накурятся неизвестно чего, и после шляются всюду», брезгливо отталкивали его от себя обратно к стенам. А он, истыканный в чёрные кровоподтёки грубыми углами равнодушного города, больно бился спиной и животом о перила. Он снова и снова падал на мокрый асфальт, зарывался ладонями в склизкие опавшие листья, в месиво холодных луж под ногами, в чавкающую грязь, тяжко выл сквозь больно сжатые зубы, всё глубже промокая и промёрзая.

О помощи просить не получалось, не было голоса: вместо звуков из горла выходил густой скрип, и тут же сбивалось дыхание, переходя в свист. Он тяжело поднимался и шёл дальше. Но куда дальше? Где он? Как он сюда попал? Как выбраться теперь? И сможет ли Вадим выбраться?

Снова холодные стёкла. Ещё и ещё. Совсем ничего не видно, наверное, ночь. Рук, кажется, больше нет, и ног тоже. Может, там, в липкой грязи последней встречной лужи остались. Потерял, когда бесполезно возился среди гниющей листвы, и таких же людей, что равнодушно прошли мимо него.

Воды бы сейчас, хоть каплю, во рту всё пересохло, да и внутри тоже. И не холодно уже, а просто устал. Как же невыносимо хочется спать. Рука провалилась в пустоту, значит, стена закончилась. Шаг туда, в неизвестность. Прелая тишина. Сырой, протухший воздух и корявая кирпичная стена. Нужно просто немного поспать, и всё закончится.

Спиной тягуче сползал по шершавой поверхности на асфальт, гнулся всё ниже, упирался носом в свои колени. Тепло, сейчас будет тепло. И не больно ведь сейчас, правда? Правда…

Дыхание его становилось всё тише. Почему он здесь? Где, здесь? Надо встать и идти дальше, надо бороться. Только зачем? И с кем, с кем бороться? Нет сил совсем, растратил всё на поединках с перилами, которые, что было злобы, вонзались в его промёрзшее тело, ища слабые места, но не сломили всё же и не сломали. Теперь холод за них добивал.

Холоду же грубо врываться внутрь не требовалось вовсе. Он осторожно пробирался в ещё живого человека, по капле откачивая тепло и заменяя на неживое. Вот и Вадима настоящего, сейчас подменят на закоченевшую безжизненную копию. А его, другого, который был живым, куда же? В бесформенную кучу ненужности, как и отработавшие зеркала на той стороне набережной? Холодные, безмолвные, невидящие зеркала лежат непотребным мусором в стороне от людских глаз. Мёртвые эти осколки снаружи, обозлившиеся и ненавидящие изнутри, ненужные больше и неживые. Но Вадим же живой!

Он, яростно взвыв, взвился вверх, что было сил, и попробовал подняться, царапая стены, раздирая остатки пальцев в кровь, попытался зацепиться за выступы, но не вышло – хрипы из горла безжалостно задушили его. Дрожащими руками он крест-накрест перехватил свою шею, натужно силясь вдохнуть, и тут же перебросился на грудь, скребя себя скрюченными пальцами, рвал одежду, прорывался в живот.

Дышать не чем! Дышать! Дайте мне дышать! Отпустите, отпустите же! Он обезумевши пихал в самого себя руки. Ему в себя нужно, застряла там тяжесть, и дышать не даёт. Отпустите!

И вдруг судорожно оборвалось его сиплое дыхание, а пальцы рук застыли поверх собственной груди. Кирпичная стена оказались под щекой. Мучительный выдох.

Вдох, больно так, очень больно. Лёгкие яростно грызли сами себя. Кто-то тёр Вадиму лицо и руки, бил по щекам, грубо затягивая что-то вокруг шеи. Душат?! Он слабо завозился в чужих сильных руках. Не надо, ну, пожалуйста, не надо! Он о помощи просить хотел, согреться просто, отдышаться, а его хотят успокоить удушьем. Непослушными пальцами пытался высвободить горло из шероховатой ткани, но не дали. Запястья его рук грубо вывернули в стороны, а шею круче запутали. Сопротивляться сил не оказалось совсем, и он смирился со своей участью. Голова Вадима безвольно заваливалась на бок, но её подняли обратно и продолжили больно растирать лицо. Его одолевала горькая тошнота, глубоко в его животе скручивались крепкие спазмы, наружу выдавливая тугие стоны. Он истощённо сучил ногами, без голоса изнутри надрываясь болью, а когда вдруг рывком провалился в плотную дрожь, мутно осознал, что никогда ему уже больше не встать. Бессилие противно сбегало по спине мелкими капельками пота, медленно забирая и его целиком с собой. Сквозь судорожные обрывки его угасающего сознания, напористо прорвался строгий незнакомый мужской голос:

– Давай, парень, рано тебе умирать, слышишь! Просыпайся же! Сейчас поможем тебе, вытащим, отобьём. Ты только дыши. Дыши!

Вадим вдруг легко и наивно поверил, что его ведь и, правда, сейчас вытащат, охотно подчинился и тут же часто-часто задышал. Глубже и глубже, терпя боль. Значит, не убивают, значит, ошибся и не в кучу ненужности его пока, нет. Там другие пусть пылятся, а ему к живым нужно, с живыми. Он и сам живой и нужный! Руками слабо цеплялся за кого-то, кого не видел, впивался скрюченными от холода пальцами в невидимую дутую куртку и не отпускал, надрывно кашляя. Кто-то рядом, только бы не ушли и не бросили. Ну, пожалуйста! Закричал:

– Не бросайте меня, не бросайте меня одного! Только не бросайте меня здесь! Я не хочу…

Скрипуче надломился его обезумевший от страха, безысходности и отчаяния голос. Холод через горло мгновенно проник в самое нутро мальчика, не желающего умирать молодым, и перекрыл ему доступ к дальнейшей жизни, а самого его сию же секунду отправил к неживым. Что наделал-то, Вадим и сам понять не успел, как рывком опрокинулся на колени на асфальт, глухо ткнулся в стену непослушной головой и на последнем надорванном выдохе страшно прохрипел: