Картер ничего не говорит в ответ. Цвет его лица напоминает оттенок мела. Возможно, у Рэна получится до него достучаться.

— Там есть другое предложение, — напоминаю я. — Я не обязан возвращаться.

— Хотя бы ты не опускайся до уровня дебила, — сухо говорит Рэн. — Это лучше. Тут больше спонсоров, которые приходят на игры. Тем более Кинг сказал, что ты обязан вернуться, если он захочет.

— Не обязан. И меня не выкинут, я могу оплатить обучение и остаться.

— Этот червь вывернет всё так, что Эмма помашет тебе рукой на прощанье.

Моя челюсть сжимается так плотно, что начинают дрожать кулаки. Рэн, вероятно, замечает моё напряжение и слабо улыбается. Он знает, куда целиться, чтобы получить хороший результат.

— Ты в дерьме, — кивает он. — По уши в дерьме в этой девчонке.

Кажется, я получил то, что хотел: его мнение и оценку, поэтому отклоняюсь в сторону выхода со льда. Ноги ощущаются ватными, а в голове каша. Я не умею делить. Мне тяжело разделить хоккей, себя и Эмму, я не способен. Одно зависит от другого. Я не могу уйти с головой во что-то одно. Эмма была права: невозможно быть успешным в двух делах сразу, но её мнению противостоит то, что отец смог. Он добился многого, преуспев в отношениях с мамой и в боксе. Мэйс не пошёл по его стопам, он выбрал Трикси. Я не готов выбирать что-то одно. Мне нужна она и нужен хоккей.

Эмма

Моя рука дрожит, а глаза жжёт. Это уже второй, за которым сбегала, питая надежды, что первый был бракованным. Я ещё раз смотрю вниз и отказываюсь верить собственным глазам. Но придётся. Люди часто отрицают правду, не хотят в неё верить лишь по единственной причине: эта глупость полностью их вина. Всем хочется обвинить другого, переложить весь груз отвественности, таким образом, отмыться и почувствовать себя лучше. Перекладывать ответственность ни к чему, ведь так или иначе, она полностью на твоих плечах. И эта — на моей. На обман пошла я. Доверять нельзя мне, а не ему.

Решение пойти на лекции было принято внезапно. С того самого момента, всё, чего хотела — закрыться в комнате, спрятаться под одеялом и отмотать время назад, чтобы всё исправить. Как жаль, ведь исправлять что-либо слишком поздно. Я не слышу никаких посторонних звуков, лишь стук собственного сердца. Оно не перестаёт держать бешеный ритм с утра, кажется, совсем скоро оно отстучит и перестанет. Во рту сухо. Я выпила уже бутылку воды, но песок, что окутал стенки горла, остался на месте. Я боюсь посмотреть в зеркало лишь потому, что предчувствую увиденное. Моё бледное лицо распугивает всех.

Ближайший час пытаюсь услышать важную лекцию, но перед глазами размытая картинка, а голоса похожи на непонятное бульканье, которое вряд ли можно разобрать. Я не пытаюсь прислушаться. Моя голова заполнена совсем другим. И тогда я заставляю себя подняться и найти только одного человека.

Я пытаюсь набрать сообщение, но пальцы застыли над экраном, отказываясь шевелиться. Найти его получается только чудом. Я скитаюсь вдоль стен университета неизвестное количество времени, пока не вижу его. Эйден суёт телефон в карман и поднимает голову, вышагивая прямо навстречу мне, из-за чего становится ещё страшней.

Его лицо становится мрачным, как только взгляд находит меня. Он моментально оказывается рядом и уводит нас в сторону по одной простой причине: я не могу даже сдвинуться с места.

— Что случилось? Твой отец приехал?

Я могу только отрицательно покрутить головой и споткнуться, сделав шаг назад, который удивляет парня напротив. Его рука падет и больше ничто не удерживает физическую связь. Между нами может встать ещё один человек.

— Я… — мой голос осевший, словно я кричала сутками, но это всего лишь страх. — Эйден, я…

Делаю ещё один шаг назад, из-за чего его брови хмурятся, а губы образуют тонкую линию.

— Эмма?

Чувствую, как по щекам начинают струится те самые слёзы, которые удерживала с самого утра. До боли кусаю внутреннюю сторону щеки и ощущаю железный привкус крови, которая говорит о том, что я переусердствовала. Обнимаю себя руками и встречаюсь с его взглядом, в котором бушует вихрь различных эмоций, но самая главная: непонимание. Сейчас я разрушу всё, но надеюсь, что будет иначе. Он всегда понимал.

— Я беременна… — шепотом выпаливаю, сжимая ткань толстовки. Его толстовки.

— Ты смеёшься надо мной?

От меня не следует никакой реакции. Я не двигаюсь и, кажется, не дышу. Атмосфера в воздухе меняется, когда Эйден приходит к правильному заключению.

— Таблетки — это ложь?

Мой голос дрожит, как и всё тело. Я никогда не чувствовала такого. За всё пережитое, ещё никогда не доводилось ощущать животный страх, который, кажется, способен свести с ума. Это понимание того, что ты можешь бежать, но рано или поздно сдашь позиции, угодив в лапы более сильного противника. В моём случае — дикого страха.