Это было наше последнее свидание в этом семестре. Сессия только закончилась, и большая часть из нас уже разъехалась. Я оставался ещё на неделю. Совершенно не хотелось возвращаться в родительский дом. Перед тем, как разъехаться, Джо Брэдли и я сложили барахло в коробки и перевезли в "Бочки". Пришлось ездить несколько раз, но все коробки уже были на новом месте. Я собирался переехать в комнату раньше него, потому сказал, что разберусь с вещами.

Это было последнее свидание во многих отношениях. Завтра Мэрелин тоже уезжала домой, но без планов вернуться в Сент Роуз осенью. Совсем, как в прошлой жизни – завалила сессию. Не то, чтобы она была глупой. Совсем нет. Она не была гением, но и тупицей тоже не была. Однако Сент Роуз был дня неё плохой средой. Чтобы сосредоточиться на учёбе, ей нужна была структура и дисциплина семьи, и этого в Олбани определенно не было.

Завтра должны были приехать родители, отвезти домой её и все вещи. Осенью она пойдёт в окружной колледж Мохок Вэлли. Мэрелин могла бы попросить о зачёте тех предметов, что были в Сент Роуз, но поскольку она, похоже, не прошла ни одного курса длиной в год, ей ничего не перезачтут. Я не сказал ей, что уже знал об этом, а оставил возможность сохранить лицо. В любом случае, Мэрилин была огорчена этим, а ощущение, что мы расстаёмся и больше никогда не увидимся, заставляло её чуть ли не плакать.

В прежней жизни я чувствовал себя точно так же. Тогда я пригласил её на ужин, а после плакал в подушку. Потом мы стали писать друг другу в течение лета, а осенью я приехал из Олбани в Ютику, и мы разобрались, как нам можно видеться. Всё остальное ушло в историю. Или уйдёт.

Около семи я уже стоял у её общежития. Я подчеркнул, что сегодня мы пойдём в хороший ресторан, потому надену костюм, и ей тоже нужно будет красиво одеться. Платье и каблуки будут в самый раз. Это был прекрасный весенний день, тёплый и ясный, и я весь превратился в улыбку, когда увидел её. На ней было красно-чёрное платье до колен с декольте буквой U, чуть открывавшим её грудь. Оно было довольно обтягивающим до талии, чуть расходящимся к бёдрам, и хорошо смотрелось с чулками и высокими каблуками. Она выглядела так, как будто сейчас заплачет, но удерживается изо всех сил.

– О Боже! Ты выглядишь фантастически! – сказал я ей. – Да у меня не будет времени поесть, в ресторане мне придётся всё время драться с другими мужиками!

Девушка улыбнулась на мое заявление:

– Что, хорошо подобрала? – спросила она.

Мэрилин и вправду не была модной девчонкой, и в вопросах как одеться её мать тоже не была хорошей советчицей, даже когда Мэрилин спрашивала.

– Повернись, – сказал я, проделав пальцем круговое движение.

Мэрилин сделала медленный пируэт и я восхищённо присвистнул. Наша дочь Мэгги, в свойственном ей абсолютно бестактном духе была тогда полностью права – Мэрилин была неотразимо привлекательна!

– Ты прекрасна!

Если бы мы уже продвинулись до нужной стадии, я потащил бы её в дом и изумил разок или два перед тем, как поехать ужинать.

Но до нужной стадии мы пока не продвинулись. Это был, несомненно, самый длинный период воздержания с тех пор, как я оставил свою вишенку Шелли Талбот. Мэрилин, однако, была настоящей католичкой и однажды рассказала мне о разнице между хорошей девочкой и милой девочкой. Хорошие девочки возвращаются домой и ложатся в кроватку, а милые девочки ложатся в кроватку, а потом возвращаются домой. Мэрилин собиралась оставаться хорошей девочкой прямо до дня своей свадьбы и сказала мне об этом совершенно недвусмысленно. Её очень заводило, когда мы с ней обнимались, и сейчас так же, как в прошлой жизни, хотя губы шептали "Нет, нет, нет", её тело кричало "Да, да, да!"

В той жизни, ранней осенью это у нас случилось, а сейчас я прилагал усилия, чтобы это случилось ещё раньше.

– Ты уверена, что я не сумею убедить тебя, что может лучше вернуться ко мне в общагу – с тем чтобы утром я подал тебе завтрак в постель? Это не зачтётся как то же самое, что поужинать в ресторане? – поддразнил её я.

Мэрилин покраснела, но улыбнулась. Погрозив мне пальцем, она сказала:

– Забудь об этом!

– Ну, мне-то это представляется прекрасной идеей, но ладно, если хочешь поужинать…

Я чмокнул её, открыл двери. Мы вышли, держась за руки всю дорогу до Галакси, я открыл ей дверцу, обошёл машину, взобрался в кресло водителя и опять присвистнул. Её платье чуть задралось вверх и ножки её выглядели впечатляюще. Мэрилин просто хихикнула, потянула платье чуть вниз и велела заводить машину.

Сегодня я вёз её к Л'Аберже. Очень модный французский ресторан в Олбани, и ужасно дорогой. В первой жизни моя мать посетила нас однажды, когда мы жили в Клифтон парке и повезла нас туда на ужин. После, увидев счёт, она позеленела и сказала, что расскажет отцу – но когда у него будет хорошее настроение. Я подозревал, что тут есть нечто связанное с сексуальной экзотикой. И вполне ожидал счёта как минимум в $100. Принимая во внимание, что это был 1974 год, и что эта сумма покрывала плату за комнату и еду на месяц в "Бочках", Л'Аберже не был тем рестораном, где я обедал каждый день.

Он находился всего в нескольких минутах от колледжа в центре Олбани, старый большой дом с историей, превращённый в ресторан. Туда часто заходили бизнесмены и лоббисты, чтобы кормить и поить политиков, и мы оказались младше остальной толпы. Однако у меня был заказан столик, мы были одеты как здесь требовалось и я знал, как себя держать, хотя Мэрилин немного стеснялась. Перед тем, как закрыть машину, я потянулся к заднему сиденью, и вытянул коробку, обёрнутую как подарок.

– Что это? – спросила Мэрилин, когда увидела её у меня в руке.