– На два года, – сказал я.

– Итак, когда ты был ранним подростком, ему было 11 или 12. Шизофреническое поведение часто становится заметным именно в этом возрасте, – ответила Джанет.

Это открыло мне глаза. Чем старше становился Хэмильтон, тем хуже он себя вёл.

– Я заметил одну вещь – чем успешнее я становился, тем острее он на это реагировал. Когда я начал проходить школу экстерном, он стал ко мне куда агрессивнее.

– Ты подпитывал его бред. Двигаясь впереди него, ты, должно быть, делал что-то, чтобы оставить его позади. Знаю, знаю, ты этого не делал, но это и есть часть навязчивых идей и деорганизованного мышления, характерного для параноидальной шизофрении.

– Да? – я поразмыслил ещё немного. – А что насчёт других вещей, которые были упомянуты? Ангедонизм? Аволюция? Что-то вроде этого.

Джанет пролистала отчёт, ища нужную страницу.

– Ангедония – это негативный симптом, – она увидела, что я смотрю на неё в полном замешательстве. – Симптомы шизофрении делятся на позитивные и негативные. Позитивные – это то, что есть у пациента: навязчивые идеи, галлюцинации, причудливый образ мышления, всё такое.

Я медленно кивнул; она продолжила.

– А негативные симптомы – это то, чего у пациента нету, по крайней мере, по сравнению со здоровыми людьми. Агнедония означает отсутствие удовольствия – слышал слово «гедонизм?» – и показывает, что пациенту не нравится то, что нравится другим. У твоего брата крайне мало друзей и приятелей, если они вообще есть. Аволюция означает почти полное отсутствие драйва и мотивации. Хоть у твоего брата и нет положительного симптома – галлюцинаций, отрицательные симптомы у него есть практически все.

Несколько минут я сидел там, ошарашенный. Услышанное объяснение всё расставило по полочкам. Раньше, в первый раз, мы с Мэрилин постоянно обсуждали в разговорах поведение Хэмильтона – и это всё были негативные симптомы, перечисленные Джанет Райнбург. У него не было ни одного известного мне друга, он никогда ни с кем не встречался – вообще! – никогда не пил, не курил и не принимал наркотики. Он тридцать лет провёл на должности кладовщика в расчётном отделе телефонной компании, а затем ещё двадцать – сторожем на кладбище, где его никто не мог побеспокоить. Фактически, узнав, что его назначают на дневную смену, он был вне себя от ярости. Все просят поставить их на день – а он умолял оставить его на ночах! Он никогда не мог закончить ничего важного, и мы часто говорили о его странном для нас отсутствии интереса к чему-либо, кроме книг по истории и компьютерных игр о войне. Он всю жизнь жил в доме с моими родителями, до самой их смерти, в той же самой комнате, которую мы делили, когда были подростками.

Немного поразмыслив, я откинулся на спинку стула.

– Это всё многое объясняет! Я мог часами говорить о том, что видел, но теперь всё сошлось в единую картину.

– Ну, как я и сказала, за исключением галлюцинаций (которые здесь не упомянуты), у него есть все классические признаки. Однако, это далеко не самый запущенный случай – по крайней мере, на той стадии, которая здесь описана. Твой брат выглядит дееспособным и стабильным, по крайней мере, пока в поле его зрения не появляешься ты.

– А если я появлюсь?

Джанет озадаченно поглядела на меня и подняла руки вверх.

– Тогда – никаких прогнозов. Навязчивые идеи твоего брата, в большинстве своём, направленны на тебя. Если ты будешь рядом, его враждебность станет возрастать, а деорганизованное мышление станет ещё более деорганизованным.

– Я уехал, когда мне было 16, и к тому времени я спал в гостиной, а его запирал в комнате по ночам. Он начинал проявлять жестокость – по крайней мере, в адрес моей собственности.

– Если бы ты остался, возможно, его насилие стало бы направлено на тебя.

Я лишь покачал головой. Ответ на следующий вопрос я знал, но всё равно задал его.

– Есть какое-нибудь средство?

– Нет, на самом деле нету. Но опять же, как бы то ни было, твой брат относительно стабилен и дееспособен. Существуют некоторые антипсихотические препараты, но эффекты неоднозначны. Состояние может стабилизироваться или даже улучшиться по мере его взросления. Фактически, мы можем назвать болезнь, но не можем сказать, что её вызвало, что уж говорить о лекарстве. Однако проводится много исследований. Может быть, через пару лет мы узнаем больше.

А может и нет. Позже должны появиться новые таблетки, но всё ещё не будут выяснены причины и не появится окончательного лечения.

Я встал.

– Ну, это многое объясняет. Думаю, я никогда больше не появлюсь дома.

– Джон упоминал, что ты уехал из дома много лет назад, и ты сказал то же самое. Мне жаль это слышать, но ведь это всё равно тебе важно? – спросила она.

– Нет. Знаете, просто больно знать, что они предпочитают мне сумасшедшего. Думаю, это то, чего он добивался, доктор, – я пожал плечами. Ничего не изменилось к лучшему, так что мне нужно было просто продолжать жить своей жизнью.

– Если тебе когда-нибудь понадобится поговорить о чём-либо, не только о твоём брате, ты знаешь, как меня найти. Я не скажу Джону.

– Спасибо, док, – я взял отчёт и пожал ей руку, а затем направился в Бочки. Мне нужно было выпить, но не напиться. Мне не нужны такие проблемы. Иначе я стану таким же психом, как Хэмильтон!

На Рождество я остался с Мэрилин в Аттике. В день самого Рождества я поймал момент, когда Большой Боб будет на кухне один, и попросил у него руки Мэрилин. Она знала, что я собираюсь сделать это, хотела поприсутствовать, но я сказал, что это мужское дело и пошёл к нему один. Нервы шалили так же, как и в первый раз. Большой Боб сказал «да», хоть я и знал – он от меня не в восторге. Мэрилин восторженно взвизгнула, когда я вернулся и направился наверх, чтобы достать коробочку с кольцом. Это был идеальный, ровный бриллиант в один карат в обрамлении из белого золота. Я убедился, что он застрахован – ведь она рано или поздно, но потеряла бы его.