Проваливаете какую-то часть – и вы история. Сломали лодыжку на четвёртом прыжке? Вас отправляют домой, и вам приходится делать всё сначала, с самого старта. Ходили истории о парнях, которые совершали последние прыжки с вывихами и переломами – просто чтобы пройти уже через это. Должно быть, хорошая идея. Если мне придётся делать это по-настоящему, с настоящими плохими парнями в конечной точке приземления, может, я бы предпочёл, чтобы меня окружали безбашенные ребята!

Именно потому я так упорно работал все эти годы. Мне пришлось пройти различные тесты. Это требовало феноменальной силы, как верхней части тела, так и ног. На вас надет набор парашютов весом в, может, 50 фунтов, и вы должны взять боевой обвес в ещё 75 фунтов или больше. Это не что-то нереальное – когда солдат прыгает, держа свой собственный вес. Делает это и не убивает себя в процессе повышения силы!

То, что вы офицер-кандидат, не даёт вам никаких особых привилегий. У настоящих офицеров есть свои казармы; офицеры-кандидаты ютятся в бараках со всеми прочими. Это было похоже на возвращение в базовую школу, где инструкторы за малейший чих орут вам:

– УПАЛ И ПОКАЗАЛ МНЕ ДВАДЦАТЬ!

Я понимал, что офицерам «заранее посоветовали» не вякать, когда сержанты начинают ими командовать. Сержанты также знали, кто тут офицер, конечно же, и потому формулировали приказы вежливо:

– КАПИТАН ЗНАЕТ, ЧТО ОН ДВИГАЕТСЯ КАК ДРАНАЯ УТКА? ДОЛЖНО БЫТЬ, ОН ПОНИМАЕТ, ЧТО ЛУЧШЕ БЫ ЕМУ УПАСТЬ И ПОКАЗАТЬ МНЕ ДВАДЦАТЬ!

Быть похожим на драную утку – какой бы она, чёрт побери, ни была – считалось главным грехом, и меня из-за этого чуть не выпнули. Казалось, я был необычайно бездарен в прыжках из самолёта, скольжении до земли и безопасном приземлении. Мне разрешили идти до конца лишь потому, что я ничего не сломал и не умер. В свой ночной боевой прыжок я вывихнул колено, но один из парней из моего барака перевязал его, и я, стиснув зубы, выдержал. Многие из нас в конце обучения были кучей синяков и ссадин. Мы все пахали, как рабочие на фабрике в Бенгае.

В последний день был заключительный парад, и вы могли получить фото, на которых вы героически смотрелись со своими новенькими крыльями десантника. На самом деле крылья получаются во время ночного прыжка, во время церемонии «пинка». Крылья крепятся к униформе парой булавок. Во время церемонии «пинка» с булавок снимают крышечки и пинком вгоняют вам в грудь. Ой! Я заказал два набора фотографий – для мамы и для себя. Теперь мне нужно было просто навестить Мэрилин и вернуть обратно свою жизнь.

Я позвонил Хэрриет и выяснил, что Мэрилин уже уехала. Она рано отправилась в Платтсбург и вселилась в квартиру тёти Линетт. Я мог найти её там. Она дала мне адрес и пожелала удачи, сказав, что Мэрилин была несчастна. Я извинился и пообещал всё исправить.

Через Чикаго я вернулся обратно в Олбани, а затем взял свою машину. Я даже не был в штатском – обратно я летел в своём мундире. Даже не потрудившись заехать в Бочки и скинуть с себя всё дерьмо, я направился по Нортуэй на север.

Линетт жила в спальце нвартиры на втором этаже дома в стиле Кейп-Код. Мэрилин использовала раскладную кровать в гостиной. Линетт на самом деле была намного младше брата, Большого Боба, и всего на десять лет старше Мэрилин. Она славилась тем, что на день Святого Патрика может засесть в баре – одна из причин, по которой я скептически смотрел на академические стандарты Платтсбурга. Взойдя по крыльцу, я постучал.

Дверь отворилась, и Линетт уставилась на меня.

– Она здесь? – спросил я, готовый развернуться и спать в машине до тех пор, пока она не вернётся домой.

Линетт улыбнулась мне.

– Заходи, – она отступила, и, когда я вошёл в квартиру, повернулась, чтобы позвать:

– Эй, Мэрилин, погляди, кто пришёл к тебе в гости!

Мэрилин вышла с кухни – и побледнела, точно призрак. Кажется, она похудела на несколько фунтов. Встав, как вкопанная, она уставилась на меня.

Я подошёл ближе. Пришло время для большого драматического жеста, и я намеревался сделать нужный. Она избегала меня почти месяц. В прошлый раз мне пришлось ждать целых ёбаных полгода, чтобы смягчить её злость на меня. Сейчас я никак не мог ждать так долго. Что, если она никогда не поборет свою злость сама? У меня было впечатление, что сейчас она разозлилась на меня куда больше, чем ранее.

Я упал перед ней на колени.

– Прости. Господи, мне так жаль. Пожалуйста, прости меня. Мне жаль.

Мэрилин просто глядела на меня. Мой оригинальный план состоял в том, что она тут же бухнется ко мне на колени, немедленно воскликнет о том, как ей жаль, что она слишком остро реагировала, и мы распахнём объятия друг другу, обнимемся, поцелуемся и предадимся дикой, животной страсти прямо на полу квартиры. Мэрилин, однако, падать на колени не спешила. Она долго смотрела на меня, а затем спросила:

– Что ты делаешь?

Ну разве это было не очевидно? Нет, я этого не сказал; я подумал, но не произнёс вслух. У меня уже было достаточно проблем.

– Я прошу прощения. Умоляю, прости меня.

– Ну, для начала, встань, Бога ради! Ты выглядишь просто смешно!

Вот дерьмо, это не сработало. Если у неё был тайный план заставить меня выглядеть идиотом, то она идеально его продумала. Но, по крайней мере, она не вышвырнула меня. Я встал и покосился на Линетт – вдруг увижу какой-нибудь намёк. Та улыбалась, но прикрывая лицо рукой. Я снова поглядел на Мэрилин.