Не может быть «рядом» с Вечностью! Она, как и Истина, всепоглощающая! А «рядом» – греха мета! Пока «рядом» остаётся или где-то вдали, не попран он. Царствует грех!!!

Вот потому вера не спасает. Она прозревает очи сердца нашего! И только тогда мы обращаемся к Богу! До этого мы лишь всеми правдами и неправдами обращали Его к себе! Можешь оспорить это, можешь бурно вознегодовать, но это так и есть! Обратившийся к Богу умолкает. И в словах, и в действиях своих. Нет в нём ропота и негодования, нет в нём недовольства, вовне направленного. Обратившийся к Богу обращается к себе! Глядя в сердце своё, становится он гласом вопиющим, молитвой живой! И молитва его – обо всех и вся. Да чего уж об одном и том же говорить! Имеющий уши услышал уж давно. А не имеющий уши в словах тех не нуждается!

А ещё вера помогает нам принять неизбежное! Но что неизбежно? Попробуй увидеть то, что я скажу сейчас. Неизбежна Голгофа! Каждый однажды взойдёт на крест! За свою любовь! И Голгофа – вышний дар ЛЮБВИ! Забота, воспитание, участие, благодарность – всё это прекрасно! Мёртвое оживляет! Человека из нас делает. Но мало того. Чего-то не хватает. Чего? Жертвы! Увы, ЛЮБОВЬ – это когда вовзят, когда сполна! Когда себя отдаёшь без оглядки.

И хоть сказал я тебе давеча, что люди, говоря о любви своей, не о том речь ведут, о боли своей вещают (мол, больно мне, больно!), вынужден я вдогонку оговориться: боль та и есть их упражнение в любви! Более того, боль в этом мире есть сама ЛЮБОВЬ! И тут ещё один подвох скрыт! Всяк из нас так и норовит с больной головы на здоровую всё скинуть. Ах, как я страдаю! Ну никто меня не понимает! Отогрейте! Холодно!

Вот и хочется сказать им: радуйтесь! Радуйтесь! Радуйтесь! То ваше к ЛЮБВИ причастие! Ей радение! В боли вашей! Ну нет к таким терпельцам снисхождения свыше. И нет им послабления. Боль – наша молитва о ЛЮБВИ. Коли проймут тебя слова эти, то и боль уйдёт! Любовь останется! Но не та любовь, которая шелуха любви истинной есть и которую мы другим предъявляем, чтобы с них «должное» как урожай снять. От того и на люди страдаем. Хотя и вида о том не подаём. Но другие-то видят! Что нам и на руку! Но любовь как непрекращающееся усилие к Ладу. И похожа она на полёт стрелы! Чтобы не пасть, стрела та в точку собрана! Её так и звали – стрела райского возвращения. Попробуй замереть в миг прыжка, когда толчок делаешь, не прыгнуть, но сохранить усилие то. Оно-то тебе и подскажет, что такое радение о любви. Именно в таком толчке, в подобном усилии непрерывно тот находится, кто любит!

Так что нет боли, когда ты от себя отрекаешься, радея о любви! Любовь есть! И ощущение счастья, которое надежду нам даёт! Нет, ничего не напрасно!

К себе же когда – когда строишь ты под себя пирамиду вавилонскую, – то и боль тебя поглощает. И мало тебе. Оттого и призыв твой: «Согрейте меня! Я так несчастна!» (или несчастен!) В том подвох-то и состоит. И тем более громче призыв наш пожалеть нас звучит, чем молчаливей он! Молчание ещё как красноречивым бывает! Вот мы получаем жало в жало. Так чего же тогда жалимся, коли сами жало призываем?

Понятно оно тебе или неприятно, но таков уж совет тебе добрый да дельный!

Ну да ладно! Так можно долго из пустого в порожнее переливать. Да маху давать колесу тому, которое вертмя вертится. Доброе это дело – маху давать! Ибо вертится от слова живого вертмя пуще и душа веселей до созрелости поспевает! Ничего не сказывается напрасно! Лишний раз никогда лишним не будет. Только и тут меру знать надо! Это я о себе. Не о тебе. Где слова редки, там они вес имеют. Сам же ты себя не жалей. Давай маху, пытая себя вопросами больными. Крути колесо то! Не уставай!

* * *

Вновь наступила пауза. Голос Лесника стих. И только тут я вновь оглянулся вокруг. Вот хорошо знакомый мне коврик над кроватью с персидским сюжетом. Вот маленькое окошко, в которое я часто смотрел вечерами на заходящее за горы солнце, мечтая о далёких мирах, о бескрайних морях. За ним идёт дождь. А вон и горы. Вершин их не видно, они скрыты тяжёлыми облаками, которые плотно обложили весь небосклон. Вот они травы, развешанные по всей хате. Вот и топящаяся кабыця – казачья печь. В хате очень тепло, несмотря на хмурую погоду за окном. В задней части такой печи находится каменная закладия, прикрываемая заслонкой со стороны тёплого угла – парного. Сколько же вечеров я просидел возле неё, слушая сказы Лесника! Но его-то я и не увидел. А кто же тогда говорил со мной? Нежели это моё сердце мне всё сказывало? А может быть, мне всё это снится? Нет! Ну не может это быть сном! Вот же, я себя щипаю. И ощущаю от того боль.

* * *

– Ну, вот вроде и развязано ещё несколько узелков, нас связывающих, – опять полился сказ Лесника. – Ведь все наши отношения – сплошь завязка. И мы в беседах друг с другом развязываемся, чтобы однажды, развязавшись, обрести крылья ЛЮБВИ. В этом-то и заключено то самое развитие, о котором все столько говорят! От нежити к человеку. От человека – к Горнему! К ЛЮБВИ!

Крылья ЛЮБВИ! С ними мы становимся ангелами в плоти, причащаясь к Воле Божьей и становясь её соучастником. Что есть она? То нам не дано сказать. Ибо Воля Божья больше любых слов будет!

Но осталось ещё немало узелков, пленяющих Человека внутри нас. И их придётся развязывать, чтобы освободить его! Жизнь к тому подтолкнёт нас. Раз уж так сложилось, коли есть ещё время до полуночи, давай-ка ещё один узелок развяжем…

* * *

«Странно, – мелькнула у меня мысль. – Почему до полуночи? И сколько сейчас время? Далеко ли до неё?» Резанула меня эта «полуночь», отозвалась во мне эхом многократным.

И тут же что-то или кто-то глубоко внутри меня произнёс: «Есть ещё время! Торопись не спеша!»