Замка не была. Великая идея, до этого терзаемая странными ритуалами Трюки, теперь была свободна — вот только совсем в ином обличье. Трудно уловимая, непонятная, она обращала весь мир в подобие сюрреалистичной картины. Звонкий смех, то и дело раздававшийся над моей головой, заставлял дрожать. То, что когда-то было Лексой, превращалось в совершенно иного человека, да чего уж там — превратилось.

— Видишь ли, маленькая, мир так устроен, что создать в нём что-то новое, оригинальное, а уж тем более живое, можно лишь в том случае, если обладаешь… иным взглядом на мир.

Твой Лекса немножечко дурачок. А может, и не немножечко — истинный смысл слов Дианы начал доходить до меня только сейчас.

— Они безумны от рождения. Ты ведь не знаешь, что творческие люди могут не просто сгореть, когда их искра выгорит. Они могут выгореть иначе — сойти с ума. Помнишь, ты спрашивала, для чего мы нужны? Всё просто, куколка. Мы сдерживаем безумие большее, позволяя малому властвовать в уме творца. Те, кто нас лишен, борются иначе. Наркотики, распутство, алкоголь — они ищут спасение во всем, в чём только могут. Уходят в пространные культы, становятся религиозными фанатиками, фриками, просто сумасшедшими. Без нас этот мир обречен терять звездочек раньше, чем они смогут создать что-то воистину великое. Нашему писателю не повезло. Он носитель искры — самой большой, какую я только видела.

— Трюка, а… что ты пыталась сделать? Тот ритуал…

Мне вспомнились на миг её слова — глупая кукла, зачем? Ты бы никогда не знала нужды и голода, всегда была бы обласкана искрой и вниманием! — к чему она это говорила?

— А ты ещё не поняла? Мы провоцируем Безумие, хотя и боремся с ним. Парадокс, неправда ли? Порождаем то, с чем боремся. Мальчишка разговаривает с плюшевыми игрушками и куклами — тебе не кажется это странным? Любой психиатр удавится от зависти, чтобы заполучить в свои руки такой экземпляр. А самое главное — Лексу это нисколько не удивляет, он в своём безумии купается, он им наслаждается, проблемы в нём топит. С тобой-то он явно заговорил не от большого ума, а лишь от одиночества. От осознания, что и в этот раз, возможно, Мари не поддастся его напору.

Трюка смолкла, посмотрела вниз. Мне показалось, что ей хочется смачно плюнуть. В вышивке её глаз — незатейливой и машинной, отражался умирающий, каркающий мир. Будь счастлив, кричал он, заходясь в приступе кашле. Будь счастлив, живи, сри, жри, спи, всё! Больше тебе ничего не надо! Искра — ложь, попытка творить всего лишь аномалия. Звездочки — мутанты, кои рано или поздно сгорят сами, освободив этот мир… освободив этот мир.

— Бороться с безумием — задача, сравнимая по сложности с непорочным зачатием. Это часть его, куколка. Часть самого Лексы, одна из стен, несущая, между прочим, из-за которой он может жить и творить. Лиши художника возможности рисовать — и он зачахнет. Лиши мать любви к сыну, которой она только и жила последние годы и она умрёт. Безумие нельзя убить, нельзя побороть или искоренить. Его можно удержать. В плену, как это сделал Крок.

Мне вдруг стало грустно. Я вспомнила, как умер старик — и мне стало мерзко от самой себя. Захотелось поежиться от холодного ветра…

— Лекса был… особенным мальчишкой. Ведь за что-то же полюбил его Крок. Ведь за что-то же полюбила его я. Ведь за что-то, верно?

За что-то… я попыталась вспомнить хоть что-нибудь, что связывало меня с Лексой теплыми чувствами. В голову то и дело, назойливо лезли воспоминания о ненастоящем дне вместе с ним. Неловкие движение, неумелые поцелуи, некрасивые ласки. Ты не Мари, читалось тогда в его глазах. Ты не Мари…

Я не Мари. За что я люблю тебя, писатель? Я порылась в глубинах собственной памяти. За… за… за что любят люди вообще?

За что-то, словно решив помочь мне, подсказала Трюка.

— Мари бесплодна, — зачем-то добавила единорожка. Я уставилась на неё в недоумении — какое это имело отношение к делу? — Ребенок, куколка. Лекса до безумия хотел девочку. Дочь. Он не знает о недуге Мари, но примет её любой. Не в этом суть. Ребенок, отцовская любовь, забота, желание быть хорошим отцом должны были остановить безумие.

— Шторм искры… тогда над головой — шторм искры, это ведь был…

— Ребенок. Великая идея должна была стать источником искры. Сделать невозможное, возможным — и пусть весь мир плачет. Я… если бы я смогла… я бы… ребенок. Им должна была стать я.

Ты никогда бы не испытывала нужды ни в искре, ни в внимании. Её слова дразнили меня, насмехались, показывали языки, строили рожицы.

— Дрянь, — тихо высказалась я. К горлу подкатил тошнотворный комок. Я покачала головой — недовольно скрипнули шейные шарниры. — Какая же ты… дрянь…

— Осуждаешь? Напрасно.

— Убийца, — добавила ко всему прочему я.

— Можно подумать, ты лучше. Можно подумать, ты не продала всё и всех, как только Страх поманил тебя возможностью стать не просто человеком, а занять место Мари. Красивый был сон, а?

Меня подмывало столкнуть её с подоконника прямо сейчас. А через мгновение мне на плечи рухнуло чувство вины. Потянулось спавшее самоедство. Давно не страдала, маленькая? Бегу-бегу и волосы, конечно же, назад.

— Он правда мог дать то, что обещал?