Я помнила.

Воспоминание хрустальным шаром разлетелось на сотню тысяч осколков, оставляя после себя лишь смутные образы чего-то былого. Она отрывает нас от твоего человека, взвился Черныш! Она разорвёт всё то, что тебя с ним связывало — и тогда ты потеряешь всякую силу. Страх — неистовый, дикий и необузданный в тот же миг коснулся холодным ещё одного воспоминания. Помнишь, спрашивала Трюка, как просила его не выключать свет?

Звон заполнил мои уши, заставив завизжать от настигнувшего меня ужаса. Она не остановится, не переставал говорить Черныш. Медлить нельзя, ещё немного — и твой человек даже не вспомнит тебя, ты — ты сама не вспомнишь его!

Мне в тот же миг представилось, что я навсегда забуду Лексу, забуду, почему смогла полюбить его. Даже если наша затея с Страхом пройдет и нам удастся одолеть чародейку — я проснусь с человеком, которого почти не знаю. Можно ли возродить любовь к тому, кого абсолютно не помнишь?

Если Трюка так может, почему так не могу я? Всего лишь разыскать всё то, что ей дорого, каждый день, каждую минуту. Что она прожила под крылом Лексы — стереть их все без остатка. Их тысячи, возразил мне Черныш, их миллионы, миллиарды. Разве ты не видишь, что своей ненавистью она переплеталась не только с его жизнью, но и почти с каждой мыслью писателя? Нельзя — разорвёшь их, и тогда человек погибнет.

— Раз так… раз… так… — я пыталась найти решение. Трюка била воспоминания одно за другим и с каждым мгновением я осознавала, что помню всё меньше, что сама становлюсь будто бы меньше по сравнению с ней. Таю, остаюсь здесь всего лишь блеклым воспоминанием — бессильным, с размытыми очертаниями.

Но если я не могу разорвать её связь с Лексой, почему не могу присвоить, как присваивала до этого чужую искру?

Наверно, будь у меня здесь пальцы, прямо сейчас бы у меня отросли огромные когти. Я вцепилась в её старые воспоминания, в историю её силы, в тысячи предательств и хитрых интриг.

Бесконечно многогранна, невероятно многолика. Сотня, может быть больше, лет. Картина, статуэтка, приветственная и восторженная речь, книга — она проявляла себя везде, где только возможно. Вызов на дуэль, обидная рана, пятно на чести, позор семьи — тысячи имён, с лицом Трюки. Лелеяли, как нечто драгоценное и одновременно ненавидели, в надежде избавиться. И избавлялись — а она искала себе источник, и всегда находила. Люди не умеют жить в мире, не привыкли без ненависти. Сильного — убей, слабого — закогти. Извечная грызня, порождающая до бесконечного много искры. Что мне там говорил Черныш — страх заставляет людей идти вперед? Теперь я видела, что это не так. Их двигает, толкает бесконечный змей, подхватывая прямо на лету, унося за собой и вплетая в вечность бытия. Ненавидишь — живёшь.

Я черпала её ненависть, чувствуя, как восполняю свои силы, как её воспоминания становятся моими, её мудрость, знания, возможности становятся моими. Мгновение, Трюка, и твой алый клинок будет подчиняться мне, не отличая меня — от тебя. Мне захотелось усмехнуться и глянуть в обескураженное своим поражением лицо единорожки. Сколько поражений ты знала на своём веку и сколько побед? Не будет ли это первым — и самым главным твоим промахом, Трюка?

Невозможное сплелось с невозможным, норовя поглотить друг друга. Мироздание дрожало, мирозданию было до безумного больного. И оно, в конце концов, не выдержало.

Мир ухнул. Словно бы устало вздохнул после тяжелого трудового дня — и взорвался мириадами солнечных брызг. Мне захотелось заслониться рукой от безумно яркого света.

Черныш загоготал, будто мечта всей его жизни только что воплотилась в жизнь. Я вдруг ощутила, что моя слабость возвращается. Искра, что я так щедро вычерпала у Трюки, теперь была его силой. Я ощутила во рту горький вкус обиды.

***

Нас выкинуло — обоих.

Нету огромной звезды над нами — лишь потолок замка. Полуразбитые плиты, обрушенные колонны, угрюмо с балюстрад смотрят на нас статуи. Словно спрашивая — ну как же вы так? Как могли, как допустили?

Зал изменился с того последнего момента, каким я его видела. Он почернел, словно кто-то сознательно покрывал каждый камешек сажей. Дверь, до которой Черныш хотел дорваться, пошла трещинами. Я валялась на полу, Трюка валялась напротив двери, как неотступный страж.

Черныш поднял меня, поставил на ноги.

— Стой, — сказала я ему, вдруг поняв, что Трюку постигнет та же самая участь, что и Крока. Мне вдруг открылось, почему Трюка не убила меня, когда могла. Элфи, лежащая у моих ног и занесенный над ней клинок. Нельзя убивать — повредишь писателю. Убивать нельзя, но отсечь — отсечь можно.

— Не убивай, писатель… нельзя же. Мы навредим ему. Инсульт! — язык плохо слушался меня, слова вырывались бурным бессвязным потоком, но Черныш, кажется, понял.

— Так ли это теперь важно? — раздраженно отозвался мой союзник. — Не сопротивляйся мне, давай доделаем то, что начали. Крок мертв — случилось ли что-нибудь с твоим человеком? Он даже не вздрогнул! А ведь этот кожаный мешок прожил в нём добрую четверть века…

— Стой! Если… если она умрет, что будет с писателем?

— Оооо, лучше спросить, «маленькая», чего с ним только не будет, — торжественно отозвался Страх. Я вдруг почувствовала, как он сползает с меня, оставляя совершенно одну. Словно из теплой комнаты меня швырнуло на холод. Я вновь оказалась на полу — захотелось зябко поежиться.